Как лечить аутизм у детей: истории из жизни людей. Что такое аутизм? Об окружении и общественном мнении

Содержание статьи:

Аутизм у детей - это заболевание, характеризующееся нарушениями психического развития, такими как расстройство моторики речи, отсутствие социальных навыков, воображения. В настоящее время не существует никаких специальных анализов, которые могли бы установить точный диагноз «аутизм». Определить недуг можно только наблюдая за ребенком и его отношением к окружающим.

Рассказ о лечении аутизма у ребенка путем очищения организма Ольги, 43 года

У моей дочери аутизм, она долгое время не говорила, ей было свойственно агрессивное поведение. Кроме того, она была гиперактивна, с ней было очень тяжело ладить. Дополнительной «ложкой дегтя» стали проблемы с кишечником.

Я несколько лет потратила на изучение информации о причинах и методах лечения аутизма. В итоге мне удалось сформировать собственную систему лечения аутизма у детей, которая помогла моей дочери восстановиться и адаптироваться к жизни.

Я убеждена, что одной из причин развития аутизма являются прививки, как бы не противились относительно этой мысли врачи. Мы с дочерью сдавали анализы, и оказалось, что в ее крови увеличено количество олова и алюминия, то есть тяжелых металлов.

Я нашла исследования, которые доказывают, что у многих деток-аутистов в кишечнике обнаруживают вирус кори. Он провоцирует запоры. Поэтому я дала дочери пропить противовирусное средство. В результате этого запоры перестали нас мучить. Помимо этого, мы сделали контрольный анализ на ртуть и алюминий. Оказалось, что превышение у нас и по этим показателям.

Мы начали проводить планомерную очистку организма от тяжелых металлов. Состояние дочери начало медленно, но верно стабилизироваться. Мы наконец-то сдвинулись с мертвой точки в лечении аутизма. У ребенка начала развиваться речь и лучше работать воображение, прекратились приступы агрессии и гиперактивности.

Я нашла в интернете статью американского нейрохирурга на английском языке. Я переводчик по образованию, поэтому не составило труда ее перевести. Оказалось, что, по его мнению, из-за влияния тяжелых металлов, которые были получены от прививок, в головном мозге детей запускаются сложные аутоиммунные процессы. В некоторых случаях развивается воспалительный процесс, и это приводит к таких тяжелым последствиям, как аутизм.

Соли ртути не выводятся из организма самостоятельно, поэтому процесс приобретает характер хронического. Ртутные соли губительно влияют на все органы. Мы начали очищать кровь и органы ребенка. Кроме того, с помощью различных продуктов питания и препаратов стали погашать аутоиммунный процесс, который подтвердился на анализах на IgМ.

Также немаловажный момент в нашей терапии - присутствие в меню большого количества витаминов, минералов, аминокислот. Без этого восстановить здоровье очень сложно и процесс затягивается на долгие годы.

Можно применять поливитамины, но я предпочитаю давать натуральные продукты, такие как мед, маточное молочко, инжир, кедровые и грецкие орешки.

После года такого лечения моя дочь начала меняться на глазах. У нее появились эмоции, активно развивается речь, появляется интерес к другим людям, жизни, воображение. А раньше ее интересовала только вода и палочки. Теперь я понимаю, что мы на правильном пути и у ребенка будет полноценная жизнь.

Жизненная история лечения аутизма с помощью диеты Александры, 37 лет

К первому психологу нас с сыном Михаилом направил педиатр. Казалось, что он мало что понимал из того, что ему говорят взрослые. Он вполне нормально развивался до полутора лет. Однако потом перестал говорить вслух слова, которые ему уже были хорошо известны: мама, папа, корова, кот и прочее. Складывалось впечатление, что ребенок исчезает сам в себе. Он практически постоянно молчал. Первое время мы думали, что причиной его молчания были отиты, которые часто его мучили в детстве.

Буквально за несколько месяцев ребенок перестал вообще реагировать на внешний мир и с трудом узнавал близких. Он перестал смотреть в глаза и не шел на контакт. Появились и другие странности в поведении: он терся головой о пол, ходил на цыпочках, издавал странные булькающие звуки, постоянно повторял какое-то действие, например, открывал и закрывал дверь или пересыпал из одной емкости в другую песок в песочнице. Ребенок не позволял брать себя на руки или обнимать. У него это вызывало бурю негодования или истеричные слезы. Кроме того, у него развился хронический понос.

После первых обследований у психиатра наконец прозвучало это страшное слово - «аутизм». Как я узнала позднее, расстройство аутичного спектра - это не душевная болезнь. Это нарушение развития ребенка, которое вызвано аномалиями головного мозга. Хотя аутизм встречается в среднем у одного ребенка из 500, он до сих пор является наименее изученным нарушением развития.

Нам сказали, что Миша, вероятней всего, не станет здоровым ребенком и полноценным человеком. Ему не удастся завести друзей, вести содержательные разговоры, учиться в общеобразовательной школе, жить самостоятельно. Нам посоветовали верить лишь в то, что ребенку удастся привить некие социальные навыки, которые он сам не в силах приобрести.

После того как сыну установили окончательный диагноз, я начала пропадать в библиотеках и интернете в поисках информации, как лечить аутизм у детей. Так я нашла книгу, в которой шла речь об аутичном малыше. Его мама была уверена, что симптомы сына были спровоцированы «церебральной аллергией» на обычное молоко. Мысль об аллергии засела у меня в голове, потому что Миша обожал пить коровье молоко и потреблял его в больших количествах - до двух литров в день.

Кроме того, я вспомнила, как несколько месяцев назад моя мать прочитала, что многие дети, которые страдают от хронических отитов, имеют аллергию на пшеницу и молоко. Еще тогда она сказала, чтоб я попробовала исключить эти продукты из меню Миши. Но я настаивала, что молоко, сыр и макароны - это все, что он любит есть и если я исключу их из рациона, то он просто будет голодать.

После этого я вспомнила также, что первые отиты появились у Миши в 11 месяцев. Это как раз совпало со временем перехода от детской смеси к коровьему молоку. Я кормила его грудью до трех месяцев, но грудное молоко он переносил плохо, его сыпало. Тогда нам порекомендовали перейти на гипоаллергенную детскую смесь.

В общем, терять было нечего, и я решила исключить «подозрительные» продукты из рациона ребенка. То, что происходило дальше, было больше похоже на чудо. Спустя несколько недель Миша перестал кричать и биться в истериках. Он перестал бесконечно повторять одни и те же действия. И сразил меня наповал, когда протянул мне ручку, чтоб я помогла ему спуститься по лестнице. Также он разрешил взять себя на руки старшей сестре и спеть ему колыбельную.

Спустя месяц мы посетили хорошего педиатра, который специализировался на отклонениях в развитии детей. Он провел несколько тестов с Мишей и задал нам кучу вопросов. Мы рассказали об улучшениях в его поведении после того, как мы перестали давать ему молочные продукты. Однако в конце приема врач сказал, что у ребенка аутизм и хотя идея с непереносимостью молока интересна, но это не может быть связано с его аутизмом или недавними улучшениями в поведении.

Нас это привело в отчаяние, но ребенку с каждым днем становилось лучше: он сидел у меня на руках и смотрел мне в глаза, начал обращать внимание на сестру, хорошо спал, но понос не проходил.

Ему не было двух, а мы уже отдали его в специализированное детское учреждение и начали проходить интенсивную языковую и поведенческую терапию. Кроме того, мы решили проверить теорию о влиянии молока на поведение сына. С утра дали Мише выпить стакан молока, и уже к вечеру он начал ходить на цыпочках и тереться головой о пол, демонстрируя поведение, о котором мы практически уже забыли. Спустя несколько недель поведение ребенка повторилось. Оказалось, что в саду ему дали кусочек сыра. Так мы утвердились в мысли, что у Миши своеобразная аллергия на молочные продукты.

Позднее мне удалось найти информацию об исследователях, которые собирали доказательства того, что молоко осложняет течение аутизма. Оказалось, что молочный белок, преобразовываясь в пептиды, влияет на головной мозг примерно так же, как галлюциногенные наркотические вещества. В моче детей, страдающих от «молочной аллергии», были выявлены вещества, которые содержали опиаты. По мнению ученых, у таких детей либо отсутствует фермент, который переваривает пептиды, либо пептиды попадают в кровь еще до того, как перевариваются.

Теперь я стала понимать, почему Миша нормально развивался, пока питался гипоаллергенной соевой детской смесью, а также это давало объяснение, почему позднее от требовал много молока - опиаты провоцируют сильную зависимость.

После долгих «исследований» на пару с мужем мы пришли к выводу, что нужно перевести ребенка на безглютеновую диету, на которой сидят больные целиакалией. Спустя 48 часов у Миши появился первый за долгие месяцы твердый стул. У него улучшилась координация, через пару месяцев я даже стала разбирать слова, которые он произносил.

Наши лечащие врачи только иронически посмеивались, когда мы рассказывали о нашем методе лечения аутизма диетой. Они не видели в этом никакой взаимосвязи.

К тому времени, как Мише исполнилось 3 года, все врачи согласились, что диагноз «аутизм» нужно снимать. Ребенок прошел все тесты, которые подтвердили, что он психически здоров и полноценен. По результатам тестов, со временем он поступил в обычную школу.

Сейчас Мише 7, и он, по словам классного руководителя, один из самых активных и жизнерадостных детей в классе. У него есть друзья, он играет в школьном театре, играет со старшей сестрой в воображаемые игры, чего никогда не делают детки-аутисты. Наши худшие опасения не оправдались, мы все безумно счастливы.

Как лечила аутизм у ребенка методом сенсорной интеграции Юлия, 27 лет

Моей дочери сейчас 3,5 года. Наш диагноз звучит как «ЗПР с аутичными чертами». Почти год назад начали заниматься с психологом. Дочь не разговаривала, а логопеды отказывались ее брать на лечение.

В 2 и 10 пропили курс ноотропных препаратов, но от них дочь стала плохо спать, начала капризничать. Пришлось отказаться от медикаментозного лечения. В детский сад нас приняли, но проблемы начались практически сразу же: дочь не слушалась, не могла следить за собой, соблюдать элементарный туалет.

Мы искали истории аутизма у детей, методы лечения в интернете. Как-то я поехала на конференцию по аутизму в Москву и там узнала про сенсорную интеграцию. Долго думать не стала, у дочери были серьезные нарушения, и адаптировать ее к социальной жизни мне никак не удавалось.

В центре мы прошли консультацию, я заполнила кучу документов, каких-то «опросников». Дочь пытались осмотреть, она начала визжать и истерить. Потом она сосредоточилась на какой-то игрушке, но опять разнервничалась. Пришлось успокаивать с помощью еды. Но на пробные занятия нас убедили записаться.

Конечно, поначалу у нас ничего не получалось, дочь орала, отказывалась что-либо делать, хотя с ней пытались кататься, играть. Это все было мало похоже на занятия. У меня даже появились сомнения, нужно ли все это нам.

Мне приходилось садиться с ней на качели, чтобы покататься не более трех минут. Больше она не соглашалась. На третьем занятии я оставила ее на специалиста и осталась за дверями. Первые 15-20 минут слушала, как она ноет. Но потом - тишина. Спустя 45 минут дочь вышла. Нельзя сказать, что довольная, но явно более спокойная, чем была вначале.

Мы ходим уже четыре месяца. Спать стала лучше, менее агрессивная, стала более ловкой, не боится окружающих людей. А главное, наконец-то стала понимать, зачем нужен горшок и стала пытаться говорить. Пока что не более десяти слов, но, если ей что-то нужно, она уже в состоянии объяснить.

А на днях у дочки новое достижение - начала сама есть. Раньше я ложку не могла в руку вставить ей, сейчас же берет сама и ест. Оказывается, ее на занятиях научили - они доставали из емкости деревянные шарики ложкой. В целом у нее даже взгляд стал иной, более осмысленный. В общем, результатами я довольна.

Как лечить аутизм у детей - смотрите на видео:

Предисловие

Это история четырех лет жизни аутичного ребенка в нашей семье. Он родился в другом доме, его родители никогда от него не отказывались, но не смогли ему помочь. Моя жена предложила: может быть, у нас получится? У нас три внука такого же возраста, как Андрюша, живут с нами. Сама Наташа (профессиональный и опытный биолог) последние двадцать лет, так или иначе, занималась детьми – и собственными, и внуками, и руководила чем-то вроде маленького детского сада прямо у нас дома. Опыт есть, можно было попробовать и с Андрюшей.

Я хочу рассказать, что удалось и что не удалось (по сегодняшний день) для него сделать. Борьба за Андрюшу не кончилась, но мы и в первый день его появления у нас не знали, можем ли мы ему помочь, не знали все четыре года, удастся ли следующий шаг в его развитии. Не знаем и сейчас, сможет ли он преодолеть трудности, с которыми сталкивается. Сможет ли он когда-нибудь войти в полноценную социальную жизнь? Или ему предстоит участь одного из тех, кто не справился с проблемами становления? Мы не можем знать ответа на этот вопрос.

Но прежде чем приступить к подробному рассказу об Андрюше, хочу рассказать о другом, более раннем случае моего соприкосновения с тяжело больными детьми. Для меня это как бы другое звено одной цепи, и то, что узнаю теперь из общения с Андрюшей, есть продолжение того, что узнал прежде из общения с теми больными детьми. Лет семь тому назад мне довелось год или два посещать психиатрический диспансер для детей с тяжелыми врожденными или рано приобретенными патологиями. Это были дети с гидроцефалией, микроцефалией, синдромом Дауна, ДЦП и т.д. В подавляющем большинстве от них отказались родители. Дети были практически не способны к интеллектуальному развитию, находились в состоянии глубокой идиотии, имели также и многие другие органические заболевания. При серьезном уходе они могли надеяться на некоторую минимальную перспективу, скорее, на адаптацию, чем на развитие. В большинстве случаев они не были способны произнести ни слова, а жизнь их была короткой.

И вот, глядя на них, я ясно понял, что душа и интеллект – совсем не одно и то же. Это были живые дети, у них была живая душа. Иногда она прямо светилась в их глазах. Одну девочку 13-14 лет звали Ирой, лицо и тело ее были изуродованы, дегенеративны, произнести она могла грубым голосом, как выкрик, только “мама” и почему-то “алибаба”, а глаза ее были прекрасны, с нею можно было разговаривать глазами. Она нуждалась в общении, да и все эти дети катастрофически нуждались во внимании. От человеческого внимания, присутствия ласки они начинали физически расти, то есть буквально в длину (дети были лежачие, в лучшем случае ползающие, и всегда не по возрасту маленькие). Душа Иры светилась из ее глаз, и отсутствие интеллекта было уже не так важно для общения.

Еще одного мальчика звали Сашей. Ему было девять лет, но по величине он был как трехлетний. Кажется, у него была микроцефалия, а руки и ноги его были совершенно кривые. Мне объяснили, что его мать хотела избавиться от ребенка и туго перетягивала живот. От ребенка она не избавилась, но еще в утробе изуродовала ему руки и ноги. Саша не умел говорить ни слова, но глазами следил за происходящим в палате, и с ним можно было играть в простые игры вроде “ладушек”. Он мог радоваться, улыбаться, смеяться. Одна из ухаживавших за ним православных женщин однажды мне сказала: “Я часто думаю о его матери, где она, что с ней? Ведь где-то она есть и наверное уже давно забыла о Саше, а он вот, живет… Я часто за ним наблюдаю. Иногда в его лице появляется что-то такое, что мне кажется – Саша видит ангелов…” Помолчав, добавила: “Мы ведь, по нашим грехам, еще неизвестно, где будем, а Матерь Божия с такими, как Саша…”. (Через два года Саша умер от воспаления легких).

Я сделал это отступление, чтобы сказать: есть две мерки человеку, ребенку: одна земная, другая Божья, и они не совпадают. Интеллектуальная неполноценность, ущербность не означают ущербности ребенка в том втором, главном, смысле. Я возражаю тем, кто в ущербном ребенке видит только ущербность, думает: лучше бы он не рождался вовсе. Эта позиция часто встречается даже и среди верующих. Размышления после посещений диспансера укрепили меня в мыслях о том, что у жизни есть другие измерения помимо общеизвестных, и нам часто не хватает чуткости видеть эту сокрытую жизнь другого человека, взрослого или ребенка.

Все это имеет отношение и к Андрюше.

Итак, неправильно думать, что в воспитании все сводится к конкурсу способностей. Но также неправильно утверждать, что способности ничего или мало значат. Это очевидно: в болезни может проявиться внутреннее сияние души психически и интеллектуально обделенного человека. Но в норме человек, как и все в природе, призван к цветению и плодоношению, и к тому, чтобы в этом процессе расти самому. Душа, в болезни не могущая быть услышанной, не пробившаяся к осмысленному выражению себя, – это несчастье более глубокое, чем физическая болезнь, паралич тела. Общаясь с Андрюшей, думая над вопросами, над которыми без него, наверное, никогда бы не задумался, я пришел к выводу, что больной ребенок знает о себе больше, чем может сказать, знает и тогда, когда не умеет сказать ничего. Он умеет различать свою жизнь, либо полную сил, либо опустошенную болезнью, и в этом последнем случае знать, что жизнь осталась как бы непроросшим зерном.

Бессловесные дети, как те же Ира или Саша, все равно некоторым образом знают о призвании своей жизни и о том, что произошла катастрофа. В больном ребенке достаточно глубины, чтобы знать о себе то, чего родители в них не подозревают и что практически не проецируется на внешнюю жизнь или хотя бы на его же самосознание.

И это также относится и к Андрюше. Я думаю, что многое в его аутизме, когда он пришел к нам, было обусловлено сознанием неудачи. Но об этом позже.

Четыре года мы живем и занимаемся с Андрюшей, не зная будущего, не зная, удастся ли сделать следующий шаг в его развитии. Иногда казалось, что достигнут потолок, но затем потолок преодолевался, делался следующий шаг. Однако он всегда был не такой, как хотелось бы (исходя из мерок нормы). Это значит, что проблемы никогда не решались полностью, они тянулись и тянутся за Андрюшей месяцами и годами. Но проходит время, много времени, и состояние Андрюши оказывается совершенно другим, чем было прежде. И при этом, повторяюсь, ни одна проблема не была решена полностью. Возможно, это и есть “нормальное” развитие “особого” (больного) ребенка? Как говорят монахи о духовной жизни: “между страхом и надеждой” – между успехом и неудачей. Таково наше положение и сейчас.

В завершении предисловия добавлю: многое в Андрюше мы не смогли своевременно увидеть из-за нашей неподготовленности. Мы не знали, на что обращать внимание, не представляли проблем следующего шага. Это плата за непрофессионализм.

Андрюша

Андрюша появился в нашем доме в декабре 1998 года. Его привели отец и тетя. Андрюше было четыре года и три месяца.

Наши внуки увидели себе товарища и побежали навстречу. Но Андрюша их как бы не увидел и сквозь их строй прошел в комнату. В его лице не было видно патологии, напротив – красивый, умный мальчик. Только взгляд его было трудно уловить. И шел он, слегка подворачивая левую ногу, немного на цыпочках, и чуть наклоняя голову вперед и вбок.

Дети вновь подбежали. Он был словно старший среди них. Наперебой стали что-то говорить. И вновь их постигла неудача. Андрюша и “не увидел” их, и “не услышал”. Он что-то доставал из кармана пальто, не обращая внимания на обращенную к нему речь. Потом, когда его раздели, он огляделся в незнакомой для себя квартире и стал обходить ее по периметру, внимательно исследуя стены, почти обнюхивая: точь-в-точь, как это делает животное, оказавшись впервые в новом месте. Мы с тревогой смотрели, не совершит ли Андрюша что-то, что сделает его присутствие в нашем доме среди маленьких детей невозможным.

Окончив осмотр квартиры, Андрюша заметил, что дети занялись пластиковыми ковриками. Коврики состояли из многих разноцветных вынимающихся деталей, которые в совокупности образовывали фигуры зверей, птиц и т. д. Имели эти звери и глаза в виде разноцветных кругляшек. Они-то и заинтересовали Андрюшу. Он прошел мимо детей, сидевших на полу вокруг ковриков, подошел к коврикам, у всех животных и птиц ловко выковырял кругляшки глаз и отправился с ними в угол коридора. Все это он проделал, как бы не видя детей, полностью их проигнорировав, и молча. Дети возмутились, но мы сказали: он – гость, пусть его. Кроме того, он только кажется большим, как Женя. А на самом деле он маленький, как Катя (ей было в то время полтора.) Он не понимает. Поэтому и не играет – еще не умеет играть. Так родился спасительный обман о возрасте Андрюши, упростивший восприятие детей. Дети поняли – маленький. Претензий к Андрюше больше не было.

Андрюша сел в коридоре лицом в угол, ко всем спиной, и стал играть своей добычей. Игра состояла в том, что он по очереди брал кругляшки, подносил их близко к глазам, разглядывал – и откладывал. Брал другую и вновь делал с ней то же самое. Так он сидел, не двигаясь, час, все время, пока женщины готовили обед.

Между тем тетя ребенка наставляла нас: он не пьет воды, не пьет чай, вообще ничего не пьет, кроме соков. Категорически не ест суп, может съесть котлету, но вообще-то он ест только йогурт, причем какой-то особый, немецкий, который можно купить в Москве в таком-то магазине в центре. Плохо обстоит дело с умыванием. От его мытья давно отказались. Последний раз силой вымыли месяца два назад. Он боится мытья до истерики. Но и не мыть, а просто умывать его трудно. Руки еще кое-как, а лицо невозможно…

Я пошел звать детей к столу. Позвал и Андрюшу. Он не шелохнулся. Я подошел и позвал его еще раз. Он не мог не слышать и он знал свое имя, но продолжал так же тихо заниматься своим делом. Посмотрит долго один кружок, добытый из пластикового коврика, повертит перед глазами и отложит, другой возьмет. Вдруг встал и пошел на кухню.

Дали суп. Действительно от супа он отказался, то есть замотал головой, замахал руками, завизжал, от стола отскочил, стал прыгать. Потом сказал “пить, пить”, показал рукой на бутылку. Но налили ему не из бутылки, а чай. И вновь он замахал руками, запрыгал – отказался. Йогурт все же выпил, котлету съел. И опять ушел в угол коридора кругляшки разглядывать. Сел лицом в стену, и уже долго не оборачивался.

Когда родные собрались уходить, оделись, стали прощаться (в шаге от Андрюши), он головы не повернул. Знал и слышал, но это его как бы не касалось. Ушли родные, – казалось, не заметил этого. И остался четырехлетний ребенок среди незнакомых людей в чужом доме, в который привели его впервые три часа назад.

Наконец Андрюша встал, опять начал рассматривать квартиру, вошел в комнату, в которой сын работал на компьютере, долго стоял, наблюдал, но в стороне, ни к кому не подходя, ни с кем не смешиваясь. Мы тихо приглядывались к нему. Лицо у него правильное, красивое, выражение лица умное, только немного неподвижное, слишком спокойное. О родителях он, казалось, так и не вспомнил.

Вдруг заметил Катю. Точно до того он ее и не видел. Ей было полтора, она неуклюже шла по коридору. Перед нею он был гигант. Он подошел к Кате сзади, с блаженной улыбкой захватил ее своей согнутой рукой под подбородком за горло, за шею и так потащил за голову по коридору, лицом кверху. Сам при этом улыбался своей слегка застывшей улыбкой, а Катя начала синеть. К счастью, мы были рядом, и пленница была освобождена. Мы не увидели у Андрюши агрессии. Это было лишь внимание к Кате, она первая из нас удостоилась его. Наташе и мне надо было его внимания еще долго добиваться.

Ранний детский аутизм (РДА), или синдром Каннера

Детскому аутизму посвящена обширная литература. Ограничимся сведениями из нескольких статей.

О.С. Никольская в статье “Проблемы обучения аутичных детей” характеризует детский аутизм как особое нарушение психического развития ребенка, при котором тяжело поражается возможность его социального взаимодействия с другими людьми и вся система коммуникации с ними. Особенность нарушений такова, что они необъяснимы недостаточностью интеллектуального развития ребенка. Вместе с этим наиболее яркими проявлениями аутизма являются: стереотипность в поведении, состоящая в стремлении сохранить привычные условия жизни, в сопротивлении малейшим попыткам что-либо изменить в них, а также в стереотипности собственных интересов и действий ребенка и в его пристрастии к одним и тем же объектам. Нарушение захватывает все стороны психики (сенсорную, перцептивную, речевую, интеллектуальную, эмоциональную). При этом психическое развитие ребенка и нарушается, и задерживается, и искажается. Частота проявления РДА около 20 на каждые 10 тысяч детей.

В справочнике “Педиатрия” под ред. Дж.Грефа следующим образом описываются критерии при постановке диагноза РДА: “Диагноз ставится на основании следующих симптомов:

а) Отчужденность, замкнутость (ребенок не смотрит в глаза собеседнику, не различает людей, не улыбается, избегает физического контакта).
б) Нарушение речи (непонимание, эхолалия, неправильное использование местоимений), затруднение общения.
в) Ритуалы, настойчивое требование однообразия.
г) Начало болезни в возрасте до 30 месяцев”.

Выраженность признаков может колебаться в широких пределах, некоторые из признаков могут отсутствовать.

В.В.Лебединский в статье “Искаженное психическое развитие” пишет, что аутизм проявляется в отсутствии или в значительном снижении контактов ребенка с окружающими, в его уходе в себя, в свой внутренний мир. Содержание этого внутреннего мира зависит от уровня интеллектуального развития ребенка, от его возраста, от особенностей заболевания. Ослабление или отсутствие контактов распространяется и на близких, и на сверстников. Дома и в детском коллективе ребенок ведет себя так, словно находится один или “около детей”. Его реакции на окружающее, его игра скупы, а в тяжелых случаях ограничиваются бедным набором стереотипных движений и мимики. Эмоциональный резонанс даже с близкими людьми отсутствует, нередки холодность и безразличие к ним. И в то же время такой ребенок часто пуглив и раним.

Одно из ведущих мест в формировании аутистического поведения занимают страхи. Обычные предметы и явления (игрушки, бытовые приборы, шум воды, ветра) могут вызывать постоянное чувство страха. Окружающий мир наполнен предметами, которых ребенок боится. Есть и более сложные формы страхов: страх смерти и в то же время страх жизни. Все новое вызывает чувство страха и потому отторгается. Возникает стремление к сохранению привычного статуса, неизменности окружающей обстановки. Перемена привычного может вызывать бурную реакцию тревоги.

Аутистические страхи искажают предметность мира. Дети воспринимают окружающие предметы не целостно, а на основании отдельных аффективных признаков.

Интеллектуальная деятельность больных детей имеет аутистическую направленность. Игры, фантазии, интересы далеки от реальной ситуации. Дети годами играют в одну и ту же игру, рисуют одни и те же рисунки, совершают одни и те же стереотипные действия (выключают или включают свет или воду, стереотипно бьют по мячу и т.д.). Попытки прервать эти действия безуспешны. И даже в возрасте 8-10 лет игры часто носят манипулятивный характер. При этом аутичные дети в своих играх предпочитают неигровые предметы: палочки, бумажки и т.д.

Психическое и интеллектуальное развитие аутичного ребенка идет с большими трудностями. Ему мешает дефицит психической активности, нарушения инстинктивно-волевой сферы; нарушения сенсорики; нарушения двигательной сферы; нарушения речи. Особенно характерен дефицит психического тонуса.

С большими трудностями развивается речь аутичного ребенка. Иногда в течение второго года жизни ребенок произносит от пяти до десяти (и более) одиночных слов, использует короткое время, затем прекращает их использование. Это является свидетельством того, что при аутизме нарушена не речь, а способность ребенка улавливать содержание речи. Повторение слов снова и снова не ведет к прогрессу, ребенок перестает их употреблять, так как не может понять цель их использования. Многие дети с аутизмом после этой стадии остаются неговорящими и не понимают речь. Около половины людей, которым когда-либо был поставлен диагноз аутизм, никогда не овладевают разговорным языком и в практической деятельности остаются немыми. Другая половина детей начинают механически повторять то, что слышат от окружающих. Такое явление механического повторения того, что услышал ребенок, называется эхолалией. Оно присуще и обычным детям. Но они быстро проходят через эту стадию. Среди аутичных детей эхолалия остается на многие месяцы и годы.

Трудности социального развития на третьем году жизни становятся очевидными. Ребенок кажется не заинтересованным в других людях, и особенно в других детях. Он общается с людьми только затем, чтобы получить от них желаемое. Некоторые дети с аутизмом легкой формы могут стоять в центре группы детей и все же быть окружены странной “аурой одиночества”.

Взгляд ребенка – странный, не меняющий направления, не направленный на вещи и на происходящие действия. Часто аутичный ребенок избегает смотреть в глаза других людей. Но даже если этого не происходит, и он смотрит в глаза, взгляд его не такой “живой”, как у других детей.

Природа аутизма и его причины выяснены не до конца. Первооткрыватель этого заболевания Л. Каннер видел в РДА особое болезненное состояние. Другой ранний исследователь аутизма Г. Аспергер видел в нем патологическую структуру, близкую психопатической. Часть исследователей РДА сближают его с болезнями шизофренного круга с невыясненными механизмами наследственной патологии.

Другие видят его связь с патологией беременности, с поражениями нервной системы ребенка в период его внутриутробного развития. Значительная роль отводится хроническим психологическим травмам ребенка первых лет жизни, вызванным нарушениями его эмоциональной связи с матерью, ее холодностью, деспотическим давлением и так далее.

Раньше предполагалось, что дети с аутизмом имеют “богатый внутренний мир”, в который они уходят из внешнего мира, и имеют способности воображения, иногда превышающие уровень нормальных детей. Нередко поводом к такому предположению служило умное выражение на лицах аутичных детей. В последние два десятилетия исследователи детского аутизма сошлись в том, что люди, страдающие этим заболеванием, в значительной мере ограничены в своем воображении.

Ван Кревелен пишет, что в отношении к людям с аутизмом часто возникают вопросы: “Почему они делают то или это? Делают эти странные действия?”. Веским ответом, по его мнению, является следующий: “Это единственное, с чем они хорошо знакомы и знают, как выполнять”.

“Я глубочайше уверен, что аутизм Каннера связан с органическим повреждением психической жизни, с ее центральным нарушением, сущность которого не всегда известна”.

Прогноз для детей, страдающих глубоким аутизмом, неблагополучен. Большинство из них, не осваивая никакого языка и никакой деятельности, до конца жизни остаются недееспособными, пополняя ряды тех, кто страдает олигофренией.

Две семьи

Андрюша родился в семье второй и для отца, и для матери. От первого брака у матери двое детей, один из которых имеет неизвестные мне проблемы психического порядка. У отца от первого брака – здоровая дочь. Отец – математик, автор нескольких книг. Мать в настоящее время домохозяйка. Оба вероисповедания православного, венчаны. Кроме Андрюши, в семье еще двое детей от этого же брака, Марина и Толя, оба моложе Андрюши.

Андрюша – старший из детей от этого брака. Только после рождения еще двух детей, Марины и Толи, стало ясно, что у Андрюши серьезные проблемы развития. К трем годам он так и не заговорил, перестал приобретать новые знания и умения, появились странности в поведении, фобии, гиперконсервативные привычки, стереотипии.

Вот как описывает Андрюшу друг его отца, профессор РГГУ, видевший его весной 1998 года, когда ребенку было 3,5 года.

“Это было ужасное, тягостное зрелище. Любой ребенок, любое живое существо, муравей знает, зачем существует. Андрюша не знал, тяготился собой, не понимал, что с собой делать. Слонялся без цели из угла в угол, не играл. Было видно, что сам себе он дико скучен. Мне было страшно видеть такого ребенка. Андрюша закрывал и открывал двери, куда-то без цели лез, потом шел к взрослым, требовал, чтобы ему дали что-нибудь вкусное (единственная цель жизни), постоянно ныл. Выведенный из себя отец говорил; “Ты что, шлепки хочешь?” Андрюша ненадолго отставал, потом все возобновлялось. Это мое впечатление было настолько ярким, что я часто говорил о нем своим студентам. Развитие ребенка состоит из многих звеньев, выпадение любого из них разрушает всю цепочку”.

В литературе, как видно из предыдущей главы, встречаются три гипотезы о факторах, способствующих развитию аутизма. И все три влияли на Андрюшино развитие.

Первая – неблагополучная наследственность, возможно, полученная Андрюшей по материнской линии. Об этом свидетельствует уже упомянутый сводный старший брат, имеющий психологические или психиатрические проблемы и живущий отдельно от семьи.

Вторая – травма, полученная Андрюшей на последнем этапе внутриутробного развития. Пуповина обвилась вокруг его шеи, и в последний месяц, по мнению врачей, его мозг получал недостаточное питание. После рождения, казалось, это выровнялось. Но в три года Андрюша не говорил.

Третья причина, которая не могла не сказаться, – особенности его матери, которая не умела, и кажется, до сих пор не научилась общаться с собственными детьми. Те, кто бывал в их доме, говорят об идеальном порядке, который поддерживается усилиями матери. Аккуратность, чистота возведены в жизненный принцип. Нарушение порядка воспринимается как трагедия. Мать образцово выполняла и обязанности по уходу за детьми: кормила, мыла, меняла памперсы… Но она с ними не разговаривала, не общалась! То есть не разговаривала и не общалась в том смысле, в каком только мать может разговаривать со своим ребенком. Мать вводит ребенка в мир соучастия и сопереживания, резонанса душ, на энергии которого позже основывается все познание и обучение ребенка взрослыми. Вот этого-то единства души матери с душой ребенка, продолжающегося и после обрыва пуповины, не было в жизни Андрюши. Было так: мать молча покормила, сменила пеленки, вышла из комнаты. Ребенок оставался один, к нему больше не подходили. Вечером мать переодевала его, умывала, отправляла в постель, – молча! И так ребенок жил при матери – в изоляции, в дефиците общения. Мать по-своему любила сына, но не знала, что значит общаться с ним. Во время пребывания родителей в Москве я видел сам, как она терялась, робела, оставаясь со своими детьми наедине. Кажется, она сама получила воспитание в семье, где были сходные проблемы, и это как бы перешло по наследству.

Таким образом, и генетика Андрюши, и проблемы внутриутробного развития, и дефицит общения в своей родной семье – все могло способствовать развитию у него аутизма.

Андрюше было три года, когда ему поставили диагноз РДА. Причиной обращения к врачу явилось отсутствие речи. Андрюша так и не заговорил, за исключением нескольких невнятных слов. Кроме отсутствия речи, было и отсутствие понимания, и невозможность общения. В три с половиной года Андрюша писался днем, не умел одеваться, например, просто надеть штаны, а в четыре, когда я его впервые увидел, отец тщетно добивался от него: “Дай маленькую ложку! Дай большую”.

От нас кое-что скрыли. У меня сложилось впечатление, что до двух лет какое-то развитие ребенка происходило, возможно, появлялись отдельные слова, которые позже “ушли”. Возможно, было какое-то общение с отцом. Во всяком случае, он однажды бросил фразу, что когда-то чувствовал сына, и все ждал, что тот вот-вот заговорит, и тогда с ним можно будет заниматься, как это понимал отец: рассказывать, читать книги… Но ребенок не заговорил и стал утрачивать даже те навыки, которые имел. Через четыре года на кафедре детской психиатрии Академии медицинских наук мне скажут, что у Андрюши “провалены” все психические функции “нижнего этажа”, первых двух лет жизни.

Все о жизни Андрюши в родной семье – мои предположения. Но у меня сложилось в голове примерно так.

От трех до четырех Андрюшу, несомненно, лечили – но как и что давали? Нам неизвестно. Андрюша понимал слово “лекарство” и дисциплинированно его у нас ел. Он легко глотал даже большую капсулу, которую не всегда может проглотить взрослый. Очевидно, он долго тренировался. С ним также пытались заниматься, развивать его, с этой целью водили к какой-то пожилой женщине-педагогу. Но все это было тщетно. С трех до четырех лет Андрюша не только не развивался, но утрачивал и те навыки, которые имел прежде.

К ужасу отца, проблемы возникли и у младших детей. Они отставали в развитии и явно пытались копировать Андрюшу, в том числе его поступки и ужимки. Правда, врачи не находили у них отклонений, может быть, некоторую задержку развития. (Действительно, позже дети выровнялись). Наконец, отец не выдержал и отвез Андрюшу в Москву к своей сестре, художнику-иконописцу: пусть разберется, все-таки живет в столице. И от младших детей подальше, чтобы не перенимали ужимки. Тетя взяла Андрюшу, начала с ним заниматься, но тяжело и длительно заболела ее дочь, студентка МГУ. Тогда-то Наташа, моя жена, и предложила мне взять Андрюшу к нам.

Наша семья на тот момент состояла из восьми человек: мы с женой, два сына, старший был женат, от него три внука, – все жили вместе. С детьми (внуками) было удивительное совпадение: они по возрастам оказались строго синхронны трем детям Андрюшиных родителей. Андрюша родился 4 сентября 1994 года, а наш внук Женя – 21 сентября. Андрюшина сестра Марина родилась 11 января 1996 года, а наша Лена – 12 января. И Катя родилась с разницей в месяц сравнительно с Толей, младшим братом Андрюши. Так, выйдя из своей семьи, он оказался у нас в среде точно таких же по возрасту детей. И в то же время, что очень важно, в совершенно другой ситуации, в другом климате, в другой психологической среде. Здесь ему предстояло сделать, уже не по его воле, еще одну попытку осуществиться.

Рассказ о нашей семье не будет полон, если не рассказать об одном эпизоде двумя годами раньше.

Эпизод с Леной

В жизни нашей внучки Лены за два года до появления у нас Андрюши был эпизод, который, может быть, имеет к нему прямое отношение. В октябре 1996 года, когда Лена достигла 10-ти месяцев, уже вставала и активно двигалась в пределах комнаты, Наташа тревожно сказала мне, что с Леной, по ее мнению, не все в порядке. Лена не выходит на общение. Ее можно позвать, она знает свое имя и сама может позвать, если это ей надо. Но контакта не возникает. Взрослому не удается удержать Ленино внимание. “Я сказала о своей тревоге родителям, но они только посмеялись”, – сказала она.

Мы пошли в детскую, Лена ползала по полу среди игрушек. Иногда вставала и перемещалась в другой угол комнаты. Наташа позвала Лену. Та скользнула взглядом и вернулась к своему занятию. Наташа, затем и я попытались привлечь Ленино внимание к себе. Действительно, внимание Лены ускользало. Мы брали ее на руки, показывали различные предметы, качали ее, но она как-то отстранялась и тотчас направлялась к своему занятию, к выбранной игрушке. Она упорно не вступала во взаимный контакт.

На следующий день к нашим занятиям с Леной присоединился Наташин брат. Наташе удалось нас убедить в странном характере поведения Лены. Я не помню подробности, я не знал, что спустя два года это вновь нас коснется. Порядка двух недель или месяца мы, трое взрослых, не могли “раскрыть” Лену, добиться ее внимания к нам, а не к предметам ее детских игр. Наконец, Лена стала “поддаваться”, на секунды выходя с нами на контакт. Секунды превратились в минуты, потом в часы. Странное состояние было преодолено.

Однако Наташа утверждала весь следующий год, что следы состояния Лены регулярно давали о себе знать. Со временем Лена превратилась в общительную и даже чрезмерно разговорчивую девочку, ласковую, но и легкую на слезы. Однако Наташа и до сих пор утверждает, что нет-нет, да и замечает в Лене трудно анализируемые умом, но фиксируемые интуицией следы миновавшего кризиса. Они проявляются не замкнутостью, не интеллектуальными проблемами, а несбалансированностью ребенка. То элементами расторможенности или чрезмерной разговорчивости, то плаксивостью решительно без повода, то – нескладными движениями, то – приверженностью к мелким предметам, которые она перебирает в руках. Или – неспособностью Лены просто спокойно сидеть или стоять, необходимостью постоянно вертеть в руках свой локон, перебирать платье и делать много других подобных движений.

Что стало бы с Леной, если бы ей не помогли? Растворилась бы сама собой ее странность или окрепла бы и сделалась постоянным качеством? Не угрожала ли Лене судьба ребенка-аутиста? Что вообще с нею происходило в тот момент? Я не могу ответить на эти вопросы.

Жизнь состоит из ступеней, которые нам, старым или молодым, полагается преодолевать. Это – условие жизненной нормы. Во время Лениного кризиса возник образ, что к своим десяти месяцам Лена тоже оказалась перед какой-то ступенью становления и развития и не могла осилить ступень сама. Помощь была своевременной, барьер был преодолен, нормальное развитие возобновилось. Но, может быть, могло быть иначе? Мы не знали тогда, как называется это “иначе”. Слово пришло вместе с Андрюшей.

После опыта с ним этот образ “барьера развития”, или “ступени” мне представляется еще более основательным.

Первые наблюдения

(Рассказывает Наташа, аудиозапись января 1999 года).

Первые впечатления от Андрюши у меня были как от некоторого “маугли”. Впервые увидела его в доме у Оли, его тети, в середине ноября 1998 года. Ему было 4 года 2 месяца. Он произвел странное впечатление. Физически нормально развитый ребенок ходил по коридору несколько боком, закинув влево голову и на цыпочках. Руки держал скованно, в кулачках, прижатых близко к плечам. Вдруг делал странные прыжки и ловко, одним прыжком, вскарабкивался на окно. Окно было открыто, и Оля боялась, что он может вывалиться.

Мне показали, что он способен различать масти карт. Он доставал карту нужной масти.

Потом Андрюше дали бутерброд, и когда он ел, то оскаливал зубы и морщил нос, как это делают собаки, когда сердятся, но не хотят укусить. Я обратила внимание, что ребенок не смотрит в глаза, взгляд отрешенный и какой-то стеклянный. Взгляд где-то в глубине, но не глупый и не безумный. Лицо спокойное, неискаженное, при простом взгляде оно не производило впечатление больного. Нормальное, симпатичное и даже, я бы сказала, интеллигентное лицо.

Позже, уже когда он был у нас дома, я заметила многое другое. Например, он никогда не плакал, а если ему что-нибудь не нравилось, то истошно орал, широко разевая рот и оскаливая зубы. При этом он как бы плясал, сжимая руки в кулачки, дергал ими и бежал в конец коридора. Там он орал в голос. Это делал почти всегда только из-за еды, если ему давали “не то”. Все остальное ему было безразлично. И это был именно ор, плакать Андрюша не умел. Через несколько дней я спросила его отца: видел ли он когда-нибудь у Андрюши слезы? Он ответил: “Нет, не видел”.

Оля предупредила, что Андрюшу днем не укладывают спать, потому что он говорил: “Все готово… Еще не готово… Еще не готово”. Вероятно, это даже не его фраза, а то, что он слышал и запомнил без понимания. Но все это были едва уловимые и неясные звуки.

Начальное состояние

Задача этой главы – дать более последовательное и полное описание начального состояния Андрюши, чем это было сделано до сих пор.

Мимика.

Лицо Андрюши было правильное, без видимой патологии. Более того, есть фотографии, на которых выражение его лица многие находят вдохновенным. Однако, оно было малоподвижным, могло показаться, что оно невозмутимо. Взгляд его уловить было трудно, на “вдохновенных” фотографиях он смотрит вдаль, а не на предмет.

За столом Андрюша, безучастный ко всему, что происходило вокруг, ел свою порцию, всецело этим поглощенный. Дети рядом шалили, происходили детские мимические и событийные сцены (кто-то влез локтем в чужую тарелку, уронил стакан, заплакал, что-то не поделили, смеются). Андрюша ни на что не реагировал, его внимание было в его тарелке. (Полуторалетняя Катя, не умевшая говорить, глазами и мимикой бывала везде и со всеми.)

Порой лицо Андрюши искажалось – чаще для вопля, страха, иногда хохота, иногда оскала. В крайних выражениях душевной жизни всегда не хватает полутонов, которые только и являют ее равновесие и богатство. Глаза Андрюши не были безжизненными, в них были искорки чувства и мысли, но всегда “в себе”, скорее, потенциал, чем реализация.

Отсутствие интересов.

Если интересы у Андрюши и были, то они были спрятаны. Казалось, у него нет интересов, во всяком случае, ни к чему содержательному. Спустя полгода подвели к лошади, – он как бы не заметил лошадь, показали ежа – едва взглянул. Трактор, подъемный кран, машины не интересовали. Через год я купил ему детскую машинку, он повертел ее в руках, поставил на тротуар и ушел: ему нечего было с ней делать. Он был не просто безразличен ко всему, что имело содержание и смысл, но отталкивал, отрицал, избегал всего содержательного. Так, он избегал всякого объяснения и всякого понимания. Отказывался разглядывать картинки. Вообще избегал всего, что сосредотачивало и собирало личность, что имело цель и энергию.

С этим связана еще одна черта: Андрюша не имел поисковой активности. Наташа говорит об этом так: “У него не было инстинкта познавания, который есть уже у слепых котят. Котенок еще стоять не может, но уже ползет от сиськи к краю подстилки. Ему интересно: а что там за краем, хотя бы еще на шаг. Он тыкается носом, лапкой пробует, а потом скулит, зовет мать, – заблудился. И развиваются лучше именно те котята, которые интересуются: а что там, за пределами подстилки. А те, которые лежат у брюха матери, развиваются медленнее. И вот, – я так понимаю Андрюшино состояние, – по каким-то причинам рождаются дети без этого основного инстинкта жизни любого живого существа – без инстинкта познания”.

Можно в первом приближении сказать, что интерес Андрюши состоял в избегании всякого интереса и целеполагания.

Но то, что оставалось за вычетом человеческой социальной жизни и детского познания мира, – это Андрюше было свойственно. Он мог в минуты радостного возбуждения с визгом и хохотом бегать по коридору, прыгать. Так встретил он меня, когда я первый раз приехал к ним. Он с визгом и хохотом пробежал мимо куда-то на лестницу, возможно, так приветствуя гостя. Сходно встретил свою тетю, когда она впервые приехала навестить его у нас.

Ключевое место в интересах Андрюши занимала еда (вообще удовольствия, связанные с телом). Когда ему давали печенье, сок, конфету, он порой трясся от восторга. Он не хватал, не уминал мгновенно то, что дали, а кружился над ним, как коршун над добычей или влюбленный перед объектом своей любви. Он устраивал из еды священнодействие и в то же время игру. Он “выклевывал” кусочки из того, что ему дали, начиная с наименее вкусного, самое-самое оставлял под конец. Ел своеобразно. Бутерброд мог есть не с конца, а с плоскости, проедая в нем отверстия. Ел строго выборочно. Что из еды принимал, то вызывало восторг и праздник, что не принимал – визг, вой, “пляску” протеста, залезание под стол, убегание из-за стола в конец коридора или в ванную. И до сих пор еда составляет одно из сильнейших увлечений. Здесь разумны лишь умеренные запреты (отделения от еды обстановки апофеоза и предложение есть не выборочно, а все подряд). Только развитие других человеческих ценностей может обуздать эту прожорливость.

Страсть к еде, я думаю, компенсаторна. И взрослый, если не может себя реализовать в жизни и в деле, часто ест чрезмерно, заглушая этим неудовлетворенность. Обжорство в норме не характерно ни для людей, ни для животных и свидетельствует о глубинной неудовлетворенности жизнью. Но эта страсть сослужила в жизни Андрюши и добрую службу – стала нашим орудием влияния на него. Часто не было другого способа заставить его работать, кроме приманки вкусной едой.

Речь.

Словарный запас Андрюши на момент его появления у нас составлял, вероятно, 20-30 слов: “сахар”, “хлеб”, “сок”, “пить”, “сыпь”, “дай”, “еще”, “все”, “Ники” (это о себе), “луна” – вместе с уже перечисленными раньше негативными блоками (“ничего нет”, “все сломано”, “еще не готово”). Он мог сказать “папа”, но долго не говорил “мама”. (Папа был важнее.) Еще какое-то количество слов Андрюша мог понять, но сам не использовал.

Его речь была почти всегда узко функциональная, касалась еды или других однозначных реальностей. Их легко заменял жест. Жестами Андрюша требовал еду, воду или отвергал то, что предлагалось. Жесты делали речь ненужной, и к ней он прибегал, лишь поскольку не все можно требовать жестами.

Речь была “директивной”. Андрюша понимал только прямые указания и то, что сам говорил, тоже было командами. (Например, “сахар” означало не предмет сахар, а требование дать сахар). Кроме команд использовал речевые штампы как знаки ситуаций: “ничего нет”, “все сломано”, “еще не готово” были нерасчленимыми речевыми штампами, иногда применяемыми без видимого повода. Иногда он на каком-нибудь слове “застревал” и произносил его 5-10-50 раз подряд.

Было несколько слов, не имевших ни значения команд, ни характера речевых штампов. Обычно они означали реальности, не имевшие никакого практического значения, но производившие на Андрюшу большое эмоциональное впечатление. Например, слово “луна” Андрюша мог уместно употребить. Вообще небесные реальности, которые можно лишь созерцать, но с которыми ровно ничего нельзя делать, всегда имели для Андрюши необъяснимо важное значение.

Говорил Андрюша редко, обычно вынужденно, функционально, когда хотел что-то от нас получить. Речи-общения не было. Слова произносил невнятно, тихо, с “умирающей” интонацией, угасавшей к концу слова, произносил без энергии и неестественно высоким голосом.

Но иногда Андрюша мог начать говорить что-то сам по себе или сам себе – целый поток, в котором нельзя было понять ни слова. Это были звуки на уровне, близком к слоговому лепету младенца. Возможно, это было звучание ради звучания, без всякого смысла. Андрюша ни к кому не обращался, говорил себе. В других случаях он “застревал” на каком-нибудь штампе или слове, повторяя его без конца.

Для нас долго оставалась загадкой невнятность произношения Андрюшей слов, когда речь шла именно о словах, а не о “потоке”. Наконец заметили, что он говорит, почти не шевеля губами и языком и едва открывая рот. Только после этого был найден прием работы над речью. Он состоял в требовании беззвучно повторять нашу беззвучную мимику.

Позже, когда Андрюша стал реагировать на обращенный к нему вопрос, часто его “ответом” было лишь эхолалическое повторение за нами, причем даже не последнего слова, а слога обращенного к нему вопроса.

Тем не менее, нельзя сказать, что Андрюша не понимал обращенной к нему речи. Если она состояла в требовании сделать что-то простое, например, сесть за стол, или дать детям конфету (это – не сразу) – он мог это понять. Другое дело, согласен ли он был это исполнить.

Общение.

Обычно Андрюша ни с кем не общался. В нем не было резкого отрицания людей, но не было и точек соприкосновения, он общаться не умел и не хотел. Было безразличие. Казалось, кроме двух-трех человек, все были для него буквально на одно лицо. Говоришь (спустя три месяца): “передай конфету Лене” – он отдает ее Кате, Наташе, мне, кто подвернется первым. Придет ли кто, уйдет – ему безразлично. Сам обращался к нам лишь по необходимости и чаще всего, чтобы получить еду. Активно избегал прямого и тесного контакта, особенно с детьми. Если его принуждали (например, участвовать в хороводе) – убегал хотя бы на четвереньках. Если не удавалось убежать, то полностью расслаблял тело, делался как “ватный”, “заваливающийся”, “растекающийся”, сползал на пол и выл, таким образом выпадая из ситуации.

Но Андрюша любил находиться “в поле детей”, на периферии их пространства. Они играют в комнате, и он там же, но сам по себе и спиной к ним.

Иногда мог вдруг, на мгновение, проявить заинтересованность, выйти на контакт, чтобы тотчас выпасть из контакта. Однажды за конфету все дети должны были выполнять какие-то речевые задания. Была Катина очередь, она что-то ответила, но не очень хорошо, и Наташа требовала повторить. Катя же считала, что “все сделала”, и тянулась открытым ртом к конфете в Наташиной руке. Наташа медлила. Вдруг Андрюша, сидевший рядом, схватил руку с конфетой и резко наклонил ее Кате в рот.

Это было в первые две недели его пребывания у нас.

Страхи.

Андрюша производил впечатление спокойного ребенка, но страхи у него были, и их было много. Я могу допустить, что они подспудно на него давили, и это выражалось напряжением рук. И все же, видимо, его многочисленные фобии носили локальный характер и не создавали постоянный фон. “Среднее состояние” казалось спокойным. Трудно, однако, сказать, что происходило в глубине. Психический мир Андрюши был глубже и обширнее видимого с поверхности.

Андрюша панически боялся метро. Он чувствовал его еще метров за 100, и с ним начиналась истерика до исступления. Поэтому отец возил его только на автомашине. Андрюша боялся лифта. На любой этаж можно было идти только пешком. Боялся замкнутых пространств, закрытых дверей. Однажды, через год его пребывания у нас, он спокойно сидел на коленях Наташи в актовом зале Жениного детского сада. Выступали дети, зал был полон родителей. Далеко по диагонали зала была открытая входная дверь, через которую кто-то все время входил и выходил. Но вот эту удаленную дверь закрыли, и Андрюша начал кричать.

Андрюша боялся непонятных шумов бытового происхождения. Где-то загудели трубы. На три этажа выше кто-то стал сверлить стену. На другом конце двора хлопнула крышка мусорного бака. Все это сопровождалось криком. Он боялся дождя, тучи, молнии, просто звезд. (Зато мог заворожено следить за луной). Боялся идти по незнакомой дороге: срабатывали стереотипы – ходить только старой дорогой. Шаг влево, шаг вправо – истерика. Боялся некоторых цветовых сочетаний: не хотел ехать на автобусе “не того” цвета. Боялся умывания, особенно – умывания лица. Было ли последнее связано с каким-то болезненным ощущением им своего “Я”, как бы проецируемого на его лицо? Не знаю.

Были еще два характерных для Андрюши страха.

Первый выражался непроизвольным мимическим жестом, вероятно, связанным с темой подспудных страхов. Это происходило совершенно неожиданно. При малом, безобидном движении кого-то из находящихся рядом, например, при протянутой руке, чтобы погладить его или просто что-то взять со стола возле него, Андрюшу вдруг всего передергивало от страха. Руки инстинктивно утробно взлетали над головой жестом защиты: загородиться. Это инстинктивное, судорожно-беспомощное движение Наташе напоминало тот жест, которым в известном документальном фильме, использующем внутриутробные съемки, абортируемый плод-младенец пытается защититься от приближающихся к нему инструментов.

Наконец, в некоторых ситуациях, когда вблизи Андрюши был с его точки зрения какой-то опасный фактор (например, высота, река и пр.) – он отчаянно боялся всякого приближающегося человека, особенно взрослого. Дети в виду опасности ищут у взрослых защиты. У Андрюши было строго наоборот. На берегу реки (в 1999-м, 2000-м годах) к нему нельзя было близко подойти. Андрюша начинал кричать и убегал на 100 метров в сторону.

Человек был для него дополнительной угрозой, зоной непредсказуемого и неконтролируемого. Человек свободен, то есть свободен поступать так, как хочет. Как можно знать, что придет ему в голову? Страх Андрюши был связан с непониманием человека, с отсутствием сопереживания, эмпатии, взаимности. Андрюша, по-видимому, не знал, что любящему человеку можно довериться больше, чем механической устойчивости мира, чем непоколебимому стереотипу жизни. Страх показывал, что в его мире его “Я” играло абсолютно доминирующую роль: есть “Я”, а все другие – лишь внешние факторы мира. Никто из людей не являлся внутренней реальностью Андрюши, и их поведение было непредсказуемо и заключало в себе угрозу.

Но “я”, не знающее “других”, не может быть личностью. Оно остается какой-то безликой субъективной стихией, в которой нет ничего устойчивого, нет содержания, оно живет в кажущемся мире.

Может быть, Андрюша не мог воспринять сложный мир людей, может быть, не хотел его воспринять или не мог и не хотел вместе, – но не случайно первый (неверный, конечно, отброшенный) образ, который возник у Наташи: у Андрюши нет души. (Вспомним, как безучастно он отнесся к уходу родных, оставивших его в нашем, неизвестном ему, доме. И он, казалось, не вспоминал их. То же было в отношении нас самих. Создавалось впечатление, что все вокруг были ему глубоко безразличны, как бы нереальны). Мальчик без души – это был первый образ, сразу, правда, отвергнутый. Следующим был образ Кая из “Снежной королевы”, у которого замерзло сердце. Беда Андрюши как-то была связна с тем, что в его мире он был абсолютной доминантой, а весь человеческий мир представлялся вроде тени.

Не зная людей, Андрюша их боялся, как некоторые взрослые и дети, не имевшие дела с собаками, не знают, чего ждать от собак в следующее мгновение, и боятся их. Андрюша не знал, чего ждать от нас и от своих родителей. В воде он стал осторожно доверять мне себя лишь в 2001-м году и более спокойно – в 2002-м. Кажется (и дай Бог, чтобы так и было), эта проблема постепенно исчезает.

Игры.

Играть с детьми Андрюша не умел. И как играть, если не умеешь говорить, не понимаешь социальных ролей, не понимаешь мимического языка и сам его не имеешь? И чужды ему были игры детей, их резвость, их дух соревнования и дух общения, дух узнавания и научения, которые всегда есть в детских играх. Играл Андрюша одиноко, сам в себе. Ни строить из кубиков или лего, ни рисовать не умел. Игра его состояла в разглядывании изолированных мелких деталей, нефункциональных частей игрушек или других вещей. За год до приезда к нам, как говорили, он мог выстроить цепочку из деталей лего в один ряд. Строить что-либо другое не умел никогда. К времени появления у нас шел активный процесс свертывания навыков, деградация, уход в пустоту, речь сужалась, навыки выпадали. Цепочек из лего уже давно не строил, а только разглядывал детали.

Родители подарили ему электрическую игрушку. Нажатием кнопки она приходила в движение, вращалась, мигала, звучала музыка. Эта игрушка требовала навыка нажатия кнопки – и все.

Что еще делал Андрюша? Часами мог открывать и закрывать дверь, зажигать и гасить свет. Любил залезть куда-нибудь высоко, на шкаф, подоконник и сидеть, что-то созерцая на стене. Мог часами смотреть в окно, но я не знаю, что он там видел. Возможно, изменение декорации: прошел человек, проехала автомашина, проплыло облако, изменилась световая и цветовая гамма дня. И тогда, и теперь он первый замечает любые изменения этого далекого фона. Как если бы он и был ближайшим планом его мира: не комната, в которой он находится, не люди в ней, не то, что здесь происходит, а облака за стенами, луна, звезды, вдали летящий самолет.

Стремление к однообразию.

Это была доминирующая черта Андрюши, до сих пор ощущаемая. Отец жаловался, что Андрюша гуляет в одном и том же месте, ходит только по одной и той же дороге. Попытка изменить маршрут ведет к истерике. Андрюша любил также есть одну и ту же еду, спать в одном и том же месте, на одной и той же постели. Однообразие распространялось и на одежду. Он протестовал, если на него пытались надеть новую рубашку или куртку. Оно распространялось на игры. Игры его сами по себе сплошное однообразие (тысячу раз открыть и закрыть дверь!), но попытка привлечь его внимание к чему-либо вне избранного им круга занятий встречала стойкий протест.

В частности, он отвергал разглядывание картинок.

Картинки.

На момент приезда и спустя долгое время Андрюша не понимал рисунков, во всяком случае, не понимал никаких изображений живого. Понимал цвет и форму, но не изображение. Может быть, в виде исключения, он был способен узнать на рисунке солнце, луну, месяц – эти поражающие его реальности бытия. Возможно, он мог узнать несколько важных для него неживых предметов: нарисованную тарелку с едой, ложку, стул… Во всяком случае, их он стал узнавать первыми (через несколько месяцев пребывания у нас). Но и год, и полтора спустя, когда уже можно было спрашивать его: “Что это?” – он мог как попало, совершенно непредсказуемо, называть изображенных животных или людей, независимо от реалистичности или условности изображения. В сказке “Три поросенка” об одной и той же фигуре поросенка он мог подряд сказать разное: “девочка”, “мышка”, “цыпленок”. (Именно так было через год его пребывания у нас). Очевидно, слова никак не сопрягались с образами, особенно одушевленными. И в жизни, обладая хорошей топографической памятью и памятью на предметы, он долго путал Лену, Катю, Женю.

На фотографии его родной семьи, которую Наташа выпросила у его родителей и по которой она стала сразу же заниматься с ним, он мог узнать отца, но не мать, не сестру, не брата. Много месяцев Наташа приучала его к фотографиям и к именам его родных.

Андрюша отвергал картинки. Было лишь несколько эпизодов, выпавших из этого правила. Любую книгу он перелистывал охотно и быстро, но не разглядывал никаких картинок. Удовольствие доставлял процесс бездумного листания. Но едва его внимание привлекали к какой-то картинке, он стремился поспешно листать дальше. Показывая на пустое место или на текст, он говорил: “Ничего нет!”. Если мы его возвращали к картинке, он силой пытался ее закрыть, отталкивал руку, в случае неудачи с визгом убегал от книги.

Возможно, в этом было не только неумение, но и нежелание видеть и узнавать изображение, покидать привычное состояние рассредоточенности и “собирать себя” на чем-то. В привычном состоянии не было места для концентрации внимания. Чтобы Андрюшу чему-либо научить, хотя бы застегивать пуговицу, надо было каждый раз преодолевать в нем “отсутствие присутствия”. Этим “нежеланием узнавать” изображение (а не неумением) можно объяснить, почему в некоторых исключительных случаях узнать изображение он все же мог. Спустя две недели его пребывания у нас, мы были свидетелями своего рода “диспута” между Андрюшей и Леной по поводу того, луна нарисована на картинке или солнце. “Луна”, -говорил один, “солнце”, – говорила другая. В конце концов Лена переспорила, “Солнце”, – согласился Андрюша. “Правильно, солнце”, -подтвердила Лена. Но это – исключительный случай и в отношении картинок, и в отношении общения. Нормой было категорическое отвержение рисунков, также как и категорическое необщение.

Пассивность

– одна из доминант, определяющих облик Андрюши. В некотором смысле, Андрюша был “удобный” ребенок, он никогда и ничего (кроме еды) не требовал от взрослого. Он застывал над любым занятием на долгие часы, не выказывая никакого неудовольствия.

Если его утром не поднять – он остался бы в кровати хоть до вечера. Также часами он мог сидеть на горшке или с одной одетой штаниной (это когда уже он научился одевать штаны). Где бы его ни оставили, он почти тот час находил какое-нибудь расслабленное положение, приваливался куда-то и созерцал – стену, потолок, что-то еще.

Отсутствие цели, непонимание ситуаций и пассивность – взаимосвязаны и взаимообусловлены, образуют замкнутый круг. Что первично, не берусь сказать. Сюда же относится отсутствие поисковой активности. Это представляет собой род пассивности и, одновременно, род страхов: страх жизни, боязнь узнавать, что находится на краю и за краем.

Бытовые навыки.

О них говорить трудно, потому что это – почти сплошные “не”. Андрюша не умел одеваться – ни штанов, ни ботинок, ни рубашки. Умел есть ложкой, держа ее в кулаке. Но если за ним не очень следили, то охотно лакал из миски лицом. Не умел рисовать. Не умел гулять, в том смысле, что не умел играть на улице. За несколько месяцев до его появления у нас его научили днем проситься на горшок, и это почти все…

Описанные черты и в совокупности не дают общего представления о ребенке. Он живой человек, цельная личность при всех болезненных аномалиях и дроблениях и не сводится к перечислению свойств, тем более отрицательных. Он мог раздражать, но его можно было и любить…

Наши истории и истории наших детей у коорых есть аутизм. Возможна Ваша исторния будет кому-то полезна, или мы сможем дать Вам важный совет! Истории наших аутят Форум родителей детей с аутизмом

Форум ребёнок-инвалид »
Форум родителей детей с аутизмом »
Истории наших аутят »
История выздоровления

История выздоровления

Друзья, всем привет!

Хочу рассказать свою историю. Точнее историю болезни своего ребёнка. Мальчик родился в 2008г. С первого месяца стоял на учёте невролога. К году стало понятно, что проблема серьёзная. Уже тогда один из многочисленных невропатологов (бесплатный) взглянув на него полсекунды вскользь обронил – аутизм. Мы с женой тогда ещё посмеялись, но через 2 года (3 года от рождения) диагноз официально подтвердился. Это я к тому, что бесплатные врачи отнюдь не бесполезны, пусть у них отсутствует мотивация, но с их потоком больных перед глазами опыта у них не отнять и нарабатывается он у них очень быстро. Симптомы описывать не буду, всем хорошо известны. Остановлюсь только на некоторых. Во-первых, он не спал днём с самого рождения ни разу до 5-ти лет (пока не пошёл в садик), а до 3-ёх лет и ночью спал не больше 4-ёх часов. До этого же возраста не говорил даже – мама. Всё остальное время он просто орал и бился головой об стену. В результате чего соседи натравили на нас службу опеки. Среди многочисленных специалистов, к которым мы обращались, был Михайлов Андрей Георгиевич, невролог клиники «Семейный доктор» на Новослободской (http://www.familydoctor.ru/clinic/command/neurology/detailedemployer#employer74). С ним мы прошли от гомеопатии до Фенибута. Как слону дробина. Помог нам только Нейролептин. Ходил, конечно, он как зомби, развития ноль, но, по крайней мере, перестал биться головой об стену и появилось подобие сна. Не хочется это писать, но это будет не справедливо ко всем. Большую позитивную роль в выздоровлении сыграла «бабка». Мы к ней ездили в Белгород на 10 дней. Результат оказался мгновенным, но хватило не больше, чем на полгода. По крайней мере, эти полгода ребёнок прожил без химии, начал развиваться – заговорил. Что тогда, что сейчас лично я категорически был и остаюсь против всех этих походов к «бабкам». Тогда настояла жена. Уверен, всё это не бесплатно, в первую очередь для самой «бабки». После ухудшения, повторно к ней решили не обращаться, а стали водить его в Церковь на причастия. Результат оказался не таким сильным (видимо по вере), но его хватило, что бы не возвращаться к химии. Ещё очень помогли море, песок, камни (в нашем случае Азовские), плюс регулярные вылазки с ночёвками на Оку. Очень заметны были позитивные подвижки в состоянии после близкого общения с морскими животными (океанариум, дильфинариум). В 3-и года пошли на комиссию в ЗПР-овский сад, те взглянув на него полсекунды, сразу единогласно согласились – наш клиент, но приводите в 4 года. Когда привели через год, те же люди не могли поверить своему же годичному заключению, вцепились в жену с расспросами о «методике». В 5 лет он пошёл в обычный сад. Поначалу на полдня, без сна и еды. Где-то через полгода начал спать. Через год начал есть. Сейчас читает, отнимает-прибавляет, пишет, 1-ого сентября идёт в обычную школу. Как-то так.
Терпения Вам и здоровья Вашим детям!

Уверен, что именно так с Вами всё и произойдёт (про прошедшее время)!)

Я почти каждый день с работы приносил пачки распечатанных методматериалов, сейчас мы их используем в кач-ве черновиков и они до сих пор не кончились и хватит их ещё на годы)

Терпения Вам и здоровья Вашему ребёнку!

PS На одном ресурсе меня настойчиво допытывали — «Методика?!»
Не нашёл ничего умнее написать — «Нейролептин + ЛЮБОВЬ(!)»)
Сейчас бы с высоты лет добавил — МОЛИТВУ!)

Аутизм: история выздоровления

До полутора лет, когда у моего сына Антона появились первые признаки ухудшения, он был удивительно здоровым и развитым ребёнком. Он охотно шел на контакт, уверенно бегал, говорил свои первые «мама» и «папа». В очередной плановый визит в поликлинику Антон, как всегда, спокойно доехал с нами на машине, а внутри стал бегать по коридору, заглядывать в шкафы. Такие приступы активности случались с ним и раньше, остановить Антона в это время практически невозможно - он только сильнее возбуждается. Но это ж ребёнок, он и должен быть активным, пусть бегает.

На такое поведение Антона обратила внимание наш педиатр. Несмотря на наши протесты, она выдала нам направление к детскому психологу. Нам это показалось очень странным - ну какие психологические проблемы могут быть у ребёнка в полтора года? - но мы решили всё же посетить специалиста. За неделю, прошедшую до визита к психологу, мы стали пристальнее присматриваться к сыну и заметили некоторые странности в его поведении. Антон любил бегать вдоль заборов, наблюдая за мельканием столбов, подолгу смотрел на лампы, выбирал игрушки одного вида и расставлял их рядами.

Визит к психологу подтвердил наши опасения - на приёме она так и не смогла вовлечь его в игру. После консультации детского психиатра нашему ребёнку был выставлен диагноз «Аутизм» рекомендовано посещение специализированных групп развития и оформление инвалидности. После окончания приёма доктор посоветовала нам поискать в интернете рассказы других родителей аутичных детей и специализированные форумы.

Поиск информации

Именно эта невзначай оброненная рекомендация и стала ключом к спасению нашего ребёнка. За время, потребовавшееся для установки окончательного диагноза и оформления инвалидности, Антон как будто вернулся в развитии месяцев на 8 назад. Он перестал бегать, походка его стала неуклюжей, а координация движений нарушилась. Исчезли даже отдельные слова, которые он произносил ранее. Сын стал избегать общения с другими детьми и даже с нами. Часто он просто молча и неподвижно сидел, разглядывая игрушку, запрокидывал голову или часами смотрел на лампу.

В то же время я проводил все свободные часы за компьютером, разыскивая информацию об аутизме. Так я узнал об Американском институте исследования аутизма, нашел множество официальных и альтернативных теорий его происхождения и лечения.

Самым перспективным, судя по отзывам родителей, было применение специальной диеты в сочетании с витаминными и минеральными добавками. Теория, согласно которой выстраивалась схема их приёма, предоставляла ясную картину появления и развития аутизма у ребёнка, а также его последующего лечения. А так как официальная медицина утверждала, что аутизм категорически неизлечим - мы решили пробовать все возможности, дающие хоть малейшую надежду.

Жена была категорически против диеты, поэтому в первое время мы ограничились витаминами и минералами. Были закуплены мультивитамины и рыбий жир. Следующей проблемой оказалось накормить ребёнка этими добавками. Рыбий жир он пил, а вот от жевательных мультивитаминов категорически отказался. Пришлось хитрить - измельчать их и добавлять в еду. Кроме того, оказалось что для аутичных детей необходима большая доза рыбьего жира, чем для здоровых. Нас несколько насторожило это ввиду опасности передозировки, но так как других возможностей лечения у нас не было - мы продолжили давать сыну рыбий жир в увеличенной дозе.

Первое улучшение

К этому моменту прошло уже почти полгода от судьбоносного посещения педиатра. Антон проявлял все признаки аутичных детей - не реагировал на обращённую к нему речь, игрушки, книги. Он часами сидел в углу, запрокинув голову и рассматривая поднесённый к лицу предмет. Нас очень пугало это отрешенное состояние ребёнка, который ещё недавно был общительным и активным.

Вскоре подошло время начала занятий с педагогами в специализированном центре. На осмотре психиатра перед началом посещения этих занятий, к нашему удивлению, доктор заметила небольшой прогресс в состоянии Антона - он обратил явное внимание на ярко-красную игрушку и его удалось вовлечь в игру с передвижением кубиков. Это был первый признак того, что биологическая терапия может помочь нашему сыну. Тогда же жена согласилась перевести сына на безглютеиновую, безказеиновую диету и полностью исключить сою и все продукты, содержащие её, из рациона.

Соблюдение диеты оказалось очень нелёгким вызовом, учитывая то, что Антон оказывался есть практически все продукты. Постепенно и с большим трудом нам удалось найти заменители для всех запрещённых продуктов и питание сына наладилось. Однако после начала посещения занятий в центре для детей с особенностями развития возникла другая проблема - неприятие персоналом никаких методик лечения, кроме официальной. Из-за диеты Антона у нас возник ряд конфликтов с руководством центра, отстоять свою точку зрения в которых удалось исключительно благодаря нашей моральной стойкости и поддержке других родителей аутят.

Далее последовало несколько циклов исследования волос Антона на содержание микроэлементов и коррекция их с применением различных препаратов. Педагоги отмечали несомненный прогресс в состоянии ребёнка. Начала восстанавливаться двигательная активность, сын охотнее шел на контакт с другими детьми. В то же время огромной проблемой оставалось то, что мы до сих пор были вынуждены пользоваться подгузниками, хотя ребёнку уже исполнилось три года. Речь также совершенно не восстанавливалась.

Несмотря на всё это, прогресс Антона по сравнению с другими аутичными детьми был столь значительным, что было принято решение о посещении обычного детского сада. Это решение далось нам нелегко, так как затраты на развивающие занятия, без которых прогресс невозможен, полностью ложились на наши плечи. Очередное занятие вместе с ребёнком в специализированном центре помогло нам решиться окончательно - он уже настолько опережал остальных аутят, что дальнейшее нахождение в таком окружении тянуло его назад.

Дальнейший прогресс

В детском саду после пары недель посещения по несколько часов Антон окончательно освоился и с радостью шел туда утром. Через несколько месяцев посещения появилась проблема с насмешками детей. Они поняли, что Антон до сих пор пользуется подгузниками и практически не говорит, и перестали играть с ним. Эту ситуацию удалось смягчить с помощью персонала, которые объясняли детям, что все люди разные и нужно принимать их такими, как есть. Постепенно дети его возраста стали играть с Антоном, а несколько месяцев спустя у него появился первый детсадовский друг.

Дальнейшее лечение по-прежнему содержало высокие дозы витаминов и рыбьего жира, кроме того мы применяли гомеопатию, неоднократно проводили анализы на содержание микроэлементов в крови и волосах Антона, постепенно корректируя их уровни. Также несомненный эффект дало применение пробиотиков и курсы лечения кандиды. Занятия с педагогами и посещение логопедических групп помогли восстановить социальный контакт и наладить речь. Проблема с подгузниками также разрешилась по мере общего улучшения состояния.

К пяти годам наш сын практически не отличается от остальных детей - играет, смеётся, радуется общению и готовится к поступлению в обычную школу. Его состояние настолько улучшилось, что стало возможным отменить диету, оставив для обязательного приёма только рыбий жир и витаминные комплексы.

«Дети Ловааса» и Случаи «Выздоровления» от Аутизма

Джонатан Митчелл совершенно верно заметил, что дети с аутизмом, которые в книжках, конкретно те, кого родители «вылечили» от аутизма, это своего рода Питеры Пэны. Эти дети никогда не становятся взрослыми, поскольку истории об их «полном выздоровлении» заканчиваются в детском возрасте. Классический пример подобного – это книга Кэтрин Морис «Услышать голос твой. История триумфа одной семьи над аутизмом» (“Let Me Hear Your Voice: A Family’s Triumph over Autism”), в которой описана «победа над аутизмом» для двух детей в ее семье. Книга эта появилась в 1993 году. Прошло 20 лет, однако то, как сложилась дальнейшая судьба детей Морис после терапевтического «триумфа» так и остается за кадром.

Кэтрин Морис, как известно, горячий приверженец и пропагандист ABA терапии. Она была организатором и редактором хорошо-известного ABA сборника «Поведенческие терапии для детей с аутизмом» («Behavioral Intervention for Young Children With Autism»), появившегося в 1996 году. Кэтрин Морис — не настоящее имя, а писательский псевдоним. Притом, что легко объяснимы причины этой анонимности (нежелание подвергать себя и свою семью возможной критике), это не делает книжную историю о «триумфе» вполне убедительной. История о полном «выздоровлении» от аутизма обоих детей также мало отвечает существующим представлениям об успешности ABA терапии в научной литературе, по самым оптимистическим оценкам.

Большинство автобиографий людей с аутизмом принадлежит женщинам. К ним относятся бестселлеры Темпл Грандин (Temple Grandin), Доун Принс-Хьюс (Dawn Prince-Hughes), Донны Вильямс (Donna Williams), Гуниллы Герланд (Gunilla Gerland) и некоторых других. В жанре «автобиографии аутизма» однозначно доминируют женщины с синдромом Аспергера, диагнозом, который они получили уже во взрослом состоянии. В детстве у них не было серьезных проблем с развитием языка, и вариант детской психиатрической госпитализации (mental institution) им не грозил. Среди них Темпл Грандин является чуть ли не единственным известным исключением: диагноз «аутизм» поставлен в 3 года, серьезные проблемы с речью, родителям предлагали сдать «обреченного» ребенка в психиатрический стационар. Темпл Грандин, согласно ее мнению, удалось во многом преодолеть аутизм, однако она воспитывалась еще до появления современной ABA терапии, и, соответственно, не может служить подкрепляющим примером триумфа современного прикладного бихевиоризма (aka ABA).

В одной относительно недавней научной обзорной публикации под названием «Могут ли дети с аутизмом «выздороветь»? – И если да, то как?» авторы утверждают, что некий процент детей с аутизмом (с широким разбросом оценки от 3 до 25%) «теряют» первоначально поставленный диагноз (Helt et al, 2008). Потерю диагноза авторы связывают с прохождением интенсивной ABA терапии, при всем этом реальные (некнижные) примеры, подтверждающие это мнение, по-прежнему остаются за кадром.

Самая ранняя и по сей день наиболее успешная поведенческая терапия аутизма, зафиксированная в научной литературе, проводилась Ловаасом в Лос-Анджелесе (UCLA). Логично думать, что первыми примерами взрослых людей, избавившимися от аутизма благодаря ABA, должны быть те дети, которые проходили терапию у Ловааса в 70-е и 80-е годы. Согласно информации в книге Cipani (Cipani, 2008), к 1987 году через терапию Ловааса прошло порядка 60 детей. Среди них были и те 19, которые, согласно Ловаасу, стали «неотличимы от обычных детей» (Lovaas, 1987). Наглядно представить уровень функционирования некоторых «детей Ловааса» до или во время терапии, можно, например, посмотрев несколько видео на YouТube, которые изначально прилагались к «Книге Я» 1981 года (“ME Book”).

Мне уже давно хотелось найти хотя бы один живой пример человека, удовлетворяющего следующим условиям:
— диагноз аутизм (не Аспергер) поставлен в раннем детстве (наиболее интересна регрессивная форма аутизма с полной потерей языка и других навыков)
— мужского пола
— прошел терапию у Ловааса в UCLA
— на данный момент является взрослым дееспособным человеком, готовом рассказать о своем прошлом и настоящем
Оказывается, что такой живой пример на самом деле существует, но он, как ни странно, не является широко известным. Джо Мос (Joe Mohs), родом из Миннесоты, в видео на YouTube детально рассказывает историю своего аутизма. Хотя в этом видео он, по всей видимости, читает предварительно написанный текст, есть и другое видео, где Джо Мос выступает с живым докладом на конференции и отвечает на вопросы аудитории. Его поведение, манера говорить действительно ничем странным не отличаются. Степень изначальной тяжести аутизма Джо Моса остается под вопросом. Вероятнее всего, аутизм у него был в относительно легкой форме. На это, в частности, указывает тот факт, что в отличие от видео на YouТube, в письменном варианте слегка видоизмененной и сокращенной автобиографии диагноз «аутизм» заменен на «первазивное расстройство развития, предтеча аутизма». Тем не менее, история Джо Моса, вероятно, может служить живым примером «триумфа современной ABA-терапии».

Ниже приводится перевод автобиографического рассказа Джо Моса.

Джо Мос

История выздоровления от аутизма, невзирая ни на что

Здравствуйте, меня зовут Джо Мос. Я – живое свидетельство того, что аутизм излечим. В 1986 году, когда мне было 22 месяца от роду, мне поставили диагноз «аутизм». Мои родители были совершенно убиты этой новостью. В то время аутизм считался неизлечимой пожизненной инвалидностью, которая практически всегда требовала помещения в психиатрическую клинику (institution). К счастью, невзирая на этот прогноз, отец и мать искали способ улучшить мою дальнейшую судьбу. Они путешествовали по всей Америке в поисках терапии, которая бы позволила вытянуть меня из моей патологической изоляции. У меня не было речи, никаких игровых навыков, никаких интересов к коммуникации с другими детьми, за исключением моей старшей сестры, но и с ней общение было минимальным. Моей любимой игрушкой был деревянный молоток, которым я размахивал взад-вперед на протяжении долгого времени. Есть детские видеозаписи, на которых видно, что я ходил на цыпочках и не обращал никакого внимания на других людей, даже если я оказывался с ними рядом. Мне не нравится видеть себя на этих старых видео, когда я был маленьким. У меня возникает болезненное чувство от того, насколько я был потерян и от того, в какой плохом состоянии я находился.

Вторым врачебным мнением в серии диагнозов было получено от детского психиатра. Он подтверждил, что у меня аутизм и сурово сказал моим родителям: «Постарайтесь не слишком привязываться к своему сыну. Вероятнее всего, вам придется отдать его в психиатрическую клинику до того, как он станет подростком.» Это навело ужас на моих родителей, но они только удвоили свои попытки найти способ помочь мне. Мы жили в маленьком провинциальном городе в Миннесоте, и количество доступных терапий было крайне ограниченным. Наиболее общепринятой была программа для аутизма, которая находилась в окрестностях Миннеаполиса, примерно в 100 милях от нас. В ней использовалась терапия под названием «сенсорная интеграция». В то время, как я был вовлечен в эту программу, преподаватель в нашем местном агентстве использовал те же самые методы, что и в Миннеаполисе. Наш школьный районный центр по специальному образованию был для нас потрясающим ресурсом информации об аутизме. Мы поехали в Сан-Диего, чтобы встретиться с доктором Бернардом Римландом, человеком, который однозначно опроверг теорию Беттельхейма, что нелюбящие матери являются основной причиной аутизма. Доктор Римланд посоветовал, чтобы мы поехали в Вашингтон, чтобы проконсультироваться у одного врача по поводу специальной диеты, которая может повлиять на развитие ребенка с аутизмом. Врач определил для меня специальную диету, которая ограничивала прием протеинов. Мы также провели две недели в университете Северной Каролины, проходя терапию по программе TEACCH у доктора Эрика Шоплера, международного специалиста по аутизму.

Невзирая на то, что все эти усилия никак не улучшали мое состояние, мои родители не сдавались. В 1987 году, когда мне было 3 года, они нашли то, что искали, практически случайно. Мой отец случайно записал на пленку короткий репортаж на CBS Evening News с Даном Разером о новой терапии, разработанной Иваром Ловаасом в UCLA. Надежды отца возросли, когда он узнал про 45% детей, которые избавились от аутизма и начали нормальную жизнь. Он быстро организовал все необходимое для моего диагностирования и тестовой терапии в Лос-Анжеле с группой доктора Ловааса. В течении 10 минут от начала теста, я начал делать вещи, которые я никогда не делал раньше. С умеренным оптимизмом мои родители спросили, возможно ли, чтобы меня приняли для продолжения терапии. Специалисты согласились, с условием, что семья переедет в Калифорнию для проведения двухгодичной программы. Таким образом, моя мать, сестра, подруга моей матери и я все переместились в Лос-Анжелес, и я начал интенсивную 8-часовую терапию. Мой отец остался работать в Миннесоте, однако он призжал на выходные раз в несколько недель. У меня нет сомнений в том, что терапия, проводимая группой Ловааса, ныне известная как Прикладной Анализ Поведения или ABA позвола мне избавиться от аутизма. Моя семья считает, что моим успехом они обязаны программе д-ра Ивара Ловааса, а также тому удачному случаю, что моему отцу подвернулся эпизод с Даном Разером в новостях.

Моя мать и отец никогда не сдавались. Моя мать очень меня любила и была моим лучшим терапевтом. Она работала без устали, поддерживая программу круглосуточно и круглогодично. Жаль, однако, что ее уже нет в живых, и она не смогла узнать, что произошло с тех пор, как ее не стало, и во что вылился ее тяжелый труд. Она умерла от рака, когда я был в девятом классе, поэтому она не увидела, как я закончил школу, не говоря уже об окончании университета в Миннесоте. Но я уверен в том, что она была бы горда мной. После окончания школы со средним балом 3.7, я стал получил степень бакалавра по искусству и графике в университете Дулуз, штат Миннесота. У меня сейчас постоянная позиция, и у меня много амбиций в отношении будущего.

Прикладной Анализ Поведения гораздо доступнее сейчас, чем когда я был маленьким. Я желаю родителям детей с аутизмом узнать побольше о преимуществах этой терапии и добиться консультации, чтобы их дети могли оправиться так же, как это произошло со мной.

autism-russian.livejournal.com

Истории излечения аутизма

2.Диагноз: у Алона аутизм.

5.Возможная причина аутизма у Алона

6.Мы переводим Алона в обычный сад.

7.Все не так просто, как нам казалось.

8.Новый учебный год.Новые терапии.Новые успехи.

9.Мы переводим Алона в сад для детей с проблемами в обучении.

11.Поиск путей по борьбе с вирусом кори.

14.Едем в Дисней. Снимаем диету!

Февраль 2005 года. Мы везем нашего младшего сына, которого зовут Алон, на очередную прививку. Ему полтора года. Он крепкий, высокий мальчишка, явно опережающий своих сверстников по развитию в плане веса и роста. Мы горды своим ребенком, отличавшимся явным спокойствием и выдержкой — куда бы, мы не брали его, от экскурсии на джипах до поездок за покупками, он никогда не плакал, не шумел и не доставлял никаких хлопот. Зато по приезду, стоило его освободить от ремней кресла, начинал бегать без остановки. Его живость всех восхищала, как и глубокий умный взгляд, которым он смотрел мимо соседей в лифте, они всегда отмечали – какой умный ребенок растет.

Вот и сейчас, когда мы приехали в детскую консультацию (на иврите они называются «типат халав» – «капелька молока»), в то время, как мы ожидаем очереди на прививку, Алон бегает из конца в конец коридора, открывает и закрывает шкафы. Его практически невозможно остановить, сколько ему не говоришь, он казалось, всё больше раззадоривается. Но разве может насторожить это родителей – ну играет ребенок и играет. В коридор, в котором мы ожидали нашей очереди, вышла врач, консультирующая родителей. Она вдруг остановилась и стала наблюдать, за непрерывно бегающим Алоном. Постояв и понаблюдав, минут пять, она спросила, — Кто родители этого ребенка? Я поднялся, и не без гордости, ответил, что я. Она попросила нас с женой зайти в её кабинет. Войдя, я спросил, — в чем причина ее приглашения, ведь мы пришли на плановую прививку, а не на консультацию. В ответ она стала расспрашивать нас об Алоне. Ее вопросы не то чтобы насторожили,но как бы это сказать, вызывали некое неприятие. Ну не говорит мальчик в полтора года – так все мальчики поздно начинают, тем более наш в возрасте около года уже говорил мама и папа, правда потом перестал, ну так дети развиваются скачками. Да ребенка трудно усадить – ну так ведь он же мальчик, ему надо сжигать энергию, ну не любит он собирать пазлы, так что все дети должны любить одно и то же? И тут она обращает наше внимание на то, что не может поймать взгляда Алона – вот еще напасть, пронеслось у меня в голове, может, она ему просто не симпатична. Врач заметила мое, скажем прямо, нескрываемое непонимание и даже, где то раздражение её вопросами, заключила следующее, что ей из министерства здравоохранения пришло указание детей, подобных Алону, направлять на консультацию к детскому психологу. Она выписала нам направление и отправила нас на прививку. Поставив прививку, мы поехали домой. По дороге, я весьма злобно шутил по поводу этой врачихи, по типу – вот чего понадумали, некуда деньги девать, полуторагодичных детей к психологам отправляют. Жена же напротив, была серьезна, хотя и она не понимала, что собственно насторожило врача.

Мы заказали очередь у психолога, которая работала, как оказалось в товариществе (на иврите — амута) под названием «Дети в зоне риска» ,которая сотрудничала с нашей больничной кассой и поэтому визит к ней был бесплатный. Ожидать визита надо было недели две. Попытаться выведать у секретарш этой конторы, чем они занимаются было бесполезно – они говорили только одно, что у них работают специалисты разного профиля, специализирующиеся по развитию детей. На резонный, с моей точки зрения, вопрос про «риск», который фигурировал в названии их конторы, я получил ответ, что неправильное развитие детей, это и есть самый большой риск. Так толком и не разобравшись, я все же решил понаблюдать за Алоном попристальней, а не через те «розовые» очки, которые у меня были до этого времени. В первую очередь, я решил посерьезней расспросить нянечку, которая у нас работала уже больше года. Она оставалась с ним,когда мы уезжали за границу на срок до двух недель и более. Из ее рассказа я понял, что в последнее время Алон стал странно играть с игрушками, закидывая их за спину, он перестал проявлять хоть как-нибудь чувство голода, по ее мнению у него пропали первые несколько слов, которые он говорил в возрасте около года – такие как «дай «, «папа», «мама»,во время еды он перестал брать в руку и есть почищенное яблоко. Все это, по ее мнение, не было чем то страшным, так как у детей бывают разные периоды в развитии. Меня и жену это насторожило, особенно в свете приглашения к детскому психологу. Но мы никак не могли понять, в каком направлении думать. Наш мальчик никак не был похож на ребенка с синдромом Дауна – наоборот, он выглядел красивым ребенком. Мы терялись в догадках, а на душе было очень тревожно…

Наконец, пролетели эти две недели, и мы поехали на встречу с детским психологом. Нас пригласила в кабинет молодая женщина по имени Ади. Кабинет был полон игрушек, пазлов и других, притягивающих внимание детей, предметов. Алона же, как не странно, ничего не заинтересовало, он стал бегать по кругу, периодически подбегая к двери и пытаясь ее открыть. Все попытки Ади, а потом и мои с женой увлечь сына какой либо игрой, закончились полным провалом. После 20 минут безуспешных попыток увлечь Алона хоть чем нибудь, Ади назначила нам новую встречу, на которой по ее словам будет присутствовать главный специалист, но уже в области детской психиатрии. На все наши расспросы, что она подозревает у Алона, Ади отвечала, что все ответы мы получим у специалиста – психиатра. Ждать встречи надо было еще неделю. Я думаю не надо описывать те чувства, которые мы испытывали, выйдя из кабинета Ади. Полная неизвестность и ощущение надвигающейся беды. Наблюдая за Алоном на прогулках, мы все больше и больше находили странных и необъяснимых моментов в его поведении. Алон бегал, как заведенный, рядом с заборами, состоящими из прутьев, он мог много времени стоять, как завороженный под лампами с дневным светом. Казалось,что он наблюдает за их миганием. В то же время мы обратили внимание и на то, что Алон все больше ограничивал свой круг продуктов, которые он соглашался есть. Если раньше он с удовольствием ел овощные супы, рыбу и мясо, то теперь круг его продуктов составляли шницели в мучной оболочке из магазина, детские йогурты и печение. Заставить нашего сына есть более здоровую и полезную пищу, не предоставлялось возможным. И главное, он перестал проявлять чувство голода. То есть мы кормили его по часам.

Такой грустный Пурим(один из самых веселых праздников в Израиле) вышел у нас в марте 2005 года.

Наконец, я получил намек на то, что подозревают у Алона психологи. Мне позвонила сестра, которая живет в Бостоне – США. Я поделился с ней теми событиями, которые навалились на нашу семью в последний месяц. И тут она впервые произнесла слово, которое в скором времени перевернет нашу жизнь и станет тем центром вокруг которого будут крутиться наши дела, мечты, горести и радости. Она сказала, — А ведь у него подозревают аутизм, сейчас в Америке много детей заболевают, происходит, что то страшное, чего раньше не было. Её слова вызвали у меня тогда скептическую реакцию. Ну, а что я знал об аутизме? Да, собственно, практически ничего. Фильм «Человек дождя». Да, очень трогательный Дастин Хоффман. Какой-то странный человек с фантастическими способностями по счету и неумением общаться с окружающими. Я всегда ловил себя на мысли, что этот фильм из разряда фантастики, с трогательными отношениями, но явно не реальными свойствами главного героя. Я не знал ни одного случая аутизма, пока жил в СССР. Да и в Израиле только краем уха и из обрывков новостей. Мое сознание отказывалось воспринимать аутизм, как реальную угрозу моему сыну. Вся эта душевная неразбериха не позволяла даже мысли о возможности заболевания у Алона. Мозг работал только на отрицание. Тем временем пролетела неделя, и надо было идти на встречу с Ади и детским психиатром. Опять тот же кабинет. Но теперь Ади знакомит нас с доктор Ирит Мор, она главный специалист – детский психиатр в округе Шарон, что севернее Тель–Авива и по совместительству главный психиатр этого товарищества «Дети в зоне риска», в котором работает психолог Ади. Одно имя психиатра бросало в дрожь, а тут еще её пронзительные глаза из-под толстых стекол очков. Она села на ковер в кабинете, которым был застлан пол, и попыталась привлечь Алона к игре, или хотя бы обратить внимание на игрушки, которые заполняли комнату. Все её усилия оказались тщетными. Мой сын, как и в прошлую встречу, продолжал бегать кругами по комнате, ни на что не обращал внимания и только периодически пытался вырваться из кабинета. Доктор Мор поднялась с пола и сказала нам, что ей потребуется еще две встречи для того,чтобы дать заключение. На следующую встречу, она попросила привести сестру Алона, чтобы посмотреть, на интеракции Алона с другими детьми. Я все же не выдержал, и напрямую спросил доктор Мор об аутизме. Она уклонилась от ответа, сказав, что пока рано о чем — либо конкретном говорить. Следующую встречу назначили еще через две недели. Опять потянулись тяжкие дни неизвестности и ожидания. Мы уже больше месяца находились под тяжелым, психологическим прессом. По приезде домой, я сказал нашей дочке Николь, что через две недели, она поедет с нами, для того, чтобы помочь разобраться нам и врачам,что происходит с её братом. Она с радостью согласилась. Тут я хочу рассказать немного о развитии нашей дочки. У нее тоже проходило не все гладко. В два года вместо речи у нее были отдельные слова, а потом лилась языковая каша из не членораздельных звуков – её называют в Израиле джибриш. У нее были трудности с правильным держанием карандаша, которые выявились при тестировании в 5 лет, в детской консультации. Но все эти проблемы быстро рассосались, и наша девочка стала хорошо развитым ребенком, хотя в школе и жаловались, что она не успевает списывать с доски, и что она не любит читать. Но эти жалобы для меня казались незначительными. Главное, что у Николь есть масса подруг, она общительна – душа детской компании. Все это я рассказал доктор Мор на нашей встрече. Она внимательно понаблюдала за Николь минут десять и сказала, что наша дочь — чудный ребенок, и что если и были какие-то проблемы, то все они в прошлом. Затем доктор Мор вернулась к Алону — к сожалению все повторилось, как и на прошлых встречах, Алон практически не обращал внимания ни на Николь, ни на игрушки – все тот же бег по кругу, попытки вырваться из кабинета, какой-то блуждающий взгляд и все на этом. По завершению встречи, доктор Мор сказала, что для подтверждения диагноза требуется консилиум. Будет еще одна встреча, там, кроме самой доктор Мор будут присутствовать еще два врача психиатра. Они не будут напрямую контактировать с Алоном, а будут находиться за стекленным экраном, а с сыном будут заниматься терапистки по развитию. Я опять попытался узнать, не о аутизме ли идет речь, но доктор Мор не захотела конкретизировать ситуацию. Ждать консилиума надо было 3 недели. В течении этих трех недель мы увидели явный регресс в состоянии Алона. У него стала ухудшаться моторика. Походка стала очень неуклюжей. Он, как будто, превращался в маленького медвежонка — начал ходить, как бы переваливаясь с боку на бок. На прогулках Алон начал уходить в сторону от того места,где были мы, и мог уйти на приличное расстояние, совершенно не обращая внимания на нас. И это, так ужасающее нас, забрасывание головы назад с открытым ртом и взглядом в небо, стало происходить все чаще и чаще. На прогулках на Алона стали обращать внимание другие люди и с жалостью и пониманием смотреть на нас, его родителей – такое горе в семье, ребенок с проблемами развития. Перенести это было очень трудно. Надежда сменялась полной безнадежностью, но больше всего пугала неизвестность ведь диагноза нам еще не поставили.

Прошли недели ожидания. Мы едем на встречу по определению диагноза. В багажнике машины целая куча игрушек Алона, на которые дома он хоть как то обращал внимание. Встреча проходит в центральном офисе товарищества «Дети в зоне риска». Там оборудованы специальные комнаты для просмотра детей специалистами-психиатрами, которые располагаются за стеклянным – зеркальным экраном. Алон очень не хочет заходить в эту комнату. Требуется помощь тераписток, чтобы его туда правдами и неправдами завести. Тераписток трое. Их задача — пытаться играть с Алоном, постараться выявить как можно больше сторон в возможностях общения и игры ребенка. Но все их старания тщетны. Алон не хочет играть ни с игрушками, которые были в комнате, ни с теми, что мы привезли из дома. Правда, в отличие от прошлых встреч, Алон пытается произнести, что-то похожее на «мяч» и «папа». Правда это у него получается невнятно. Все – диагностирование завершено, и мы ждем доктор Мор. Она появилась минут через двадцать. Наши самые черные ожидания стали явью. У Алона диагностирован аутизм. Диагноз будет записан в соответствии с международной квалификацией заболевания, как ASD (от начальных букв английской фразы – нарушение аутичного спектра). Рекомендованное лечение такое – спец.сад с сентября месяца (мы его получим практически автоматически, так как психиатр курирующая сады этого товарищества присутствовала на процедуре диагностирования Алона и изъявила желание помочь). До сентября Алон будет заниматься с терапистами по развитию из нашей больничной кассы. Направление доктор Мор выпишет позже, как и документы в социальные службы для получения инвалидности и льгот. На мой вопрос существует ли лекарственное лечение данного заболевания, доктор Мор ответила, что если состояние Алона будет ухудшаться, ему пропишут специальные психотропные препараты для коррекции поведения, но это крайняя мера и современный подход у психиатров не давать психотропы до последней возможности. А затем доктор Мор бросила фразу, которая определила очень многое в судьбе Алона, да и всей нашей семьи тоже. Она посоветовала почитать в интернете об опыте других родителей аутичных детей. Я еще подумал тогда, что как это я раньше не подумал поискать информацию в интернете про эту болезнь. Хотя, тут же себя одернул – я же не верил до конца в диагноз Алона. Да и сейчас, получив окончательный приговор, отказывался в него верить. Как больно вспоминать сейчас тот первый месяц болезни. Как в полной беспомощности мы с женой осыпали друг друга обвинениями в том,что что-то упустили, не доделали, неправильно выбрали нянечку и еще целую кучу другого, совершенно необоснованного мусора взаимных обвинений, которые выходят из родителей в этот тяжелейший период осознания диагноза ребенка. Но, несмотря на всю тяжесть душевного состояния, нужно было завершить бумажную волокиту, чтобы Алона признали стопроцентным инвалидом, для получения пенсии и других послаблений которые полагаются семьям с детьми – аутистами. Все эти хлопоты растянулись на 3 месяца. Надо было так же записать Алона в специальный сад на следующий год, решать вопросы по развивающим занятиям в больничной кассе. В этих хлопотах проходили дни, но вечерами я садился за компьютер и по совету доктор Мор искал опыт других родителей и системы лечения этого заболевания. Побывав на первых занятиях по развитию речи, навыков игры и моторики и увидев, как Алон стоит и не обращает никакого внимания на действия терапистов, я понял, что такими темпами может годам к двадцати, я и увижу какой-нибудь прогресс. Существующая и признанная система лечения, или я бы сказал, система развития аутичных детей, меня совершенно не устраивала. Это была главная причина того, что я ещё активней начал поиски в интернете. Первые результаты поисковиков еще больше усиливали то ощущение ужаса и безнадежности, которое возникло после получения диагноза. Первыми в результатах поиска по теме аутизма в Израиле всплыли статьи в двух самых популярных газетах Израиля «Едиот Ахронот » и «Маарив» о самоубийстве шестидесятисемилетнего старика больного неизлечимой болезнью, который перед самоубийством убил своего сорокалетнего сына – аутиста. Несчастный отец понимал,что после его смерти недееспособный сын будет никому не нужен. Эти статьи возымели такое эмоциональное действие, что, не смотря на ту безнадежность и отчаяние, которые, казалось, поселились навсегда в нашей жизни, возникло невероятное желание бороться и сделать все, чтобы вернуть нашего сына к нормальной жизни.

Повторюсь, я не впечатлился системой работы по поведенческой коррекции развития аутят. И поэтому я искал систему, объясняющую биологическую природу аутизма. Я был уверен, что есть причина, бросившая моего сына в аутизм. Ведь в нашей семье не было случаев подобных расстройств. Значит, что-то случилось за те полтора года, которые прошли с рождения до того как проблемы Алона стали столь очевидными. Читая статьи разных авторов в интернете, я все больше убеждался в том, что современная психиатрия и психология не имеют ни малейшего представления о природе данного заболевания. Если большинство авторов говорили о том, что природа возникновения аутизма не разгадана, другие же говорили о так называемой холодности матери к ребенку, мол из за этого и возникает аутизм. Более того, оказывается, была такая терапия объятий, когда матерей с аутятами собирали в комнате и просили матерей обнимать детей на протяжении определенного времени. Но эта терапия не принесла результатов, так как многие аутята страдали гиперчувствительностью тела и объятия приносили им страдания. Одним словом главенствующим направлением в «коррекции» аутичного поведения были те или иные поведенческие терапии. Наиболее часто упоминались системы ABA и Гриншпан. По совету специалистов больничной кассы мы решили не выбирать ABA,так как это было увязано с выбором специального сада в дальнейшем, а сосредоточиться на системе Гриншпан, по которой, собственно, с Алоном и занимались в отделении развития ребенка при больничной кассе. Я не буду подробно останавливаться на этих системах. В других разделах сайта дам ссылки на ресурсы, подробно освещающие эти методики. Но, как я уже писал выше, поведенческие терапии не казались мне тем средством, на которые можно полностью положиться. И поэтому я продолжал ночи напролет просиживать в интернете и искать, искать, искать.

Но вот, наконец-то в один из вечеров я набрел на сайт Американского института исследования аутизма, главой его тогда был доктор Бернард Римлянд. Оказывается этот доктор, у которого, кстати, тоже сын аутист, еще с 60-х годов исследовал и пропагандировал биомедицинские методики лечения аутизма. Именно он первый выступил против теории происхождения аутизма из за холодности матери, сняв тем самым груз беспочвенных обвинений с тысяч женщин. Он также выступил против терапии объятий. На этом сайте я впервые узнал о существовании протокола DAN!.

3.Маленький лучик света в кромешной тьме.

Чем больше я узнавал о DAN!, тем яснее в моей голове выстраивалась картина аутизма, его возникновения у ребенка и развития. Но вместе с тем я прекрасно понимал, что это экспериментальная теория и, кстати, практика, которая встречает сильнейшее сопротивление со стороны так называемых «официальных» структур занимающихся аутизмом. Те врачи, которые продвигают в жизнь этот протокол сами в большинстве своем родители или родственники больных, страдающих аутизмом. Я также понимал, что далеко не все дети, родители которых проводили и проводят DAN! терапии выходят из диагноза или даже просто улучшают свое состояние. Но те рассказы родителей, которые я встречал, воодушевляли на ту тяжелую работу, по другому и не скажешь, по ведению терапий протокола, которые никто кроме самих родителей делать не будет. Я начал постепенно вводить жену в курс дела. Так как без абсолютного согласия в семье, что-либо делать практически невозможно. Ну что сказать, диета, исключающая глютен, казеин и сою не нашла поддержки у моей супруги. А вот витаминные добавки, жир печени трески и другое не встретило сопротивления и в конце мая, я сделал первый заказ на Киркмане (это компания, которая много лет специализируется на выпуске продукции для ведения терапий DAN! протокола, с ней сотрудничал др. Римланд, сотрудничают такие известные DAN! доктора, как доктор Левинсон и доктор Бергер). Первый наш заказ состоял из жевательных таблеток мульти витамина и жира печени трески с лимонным вкусом. Началась ежедневная работа по вливанию витаминов в Алона. Мульти витамины он жевать отказался – приходилось их размельчать и давать с йогуртом, жир печени трески он согласился глотать. Несмотря на начало работы по биомеду, состояние Алона продолжало ухудшаться. Наш сын, сидя на диване начинал биться затылочной частью о спинку (благо она мягкая) и так мог делать очень много времени, пока его не брали на руки. Оторвать его от фонарей на улице становилось просто невозможной задачей. Он, не отрываясь, смотрел на лампу. Отвлечь его можно было только забрав его с того места. Поймать его взгляд можно было лишь на секунду, две. Кроме занятий по развитию в больничной кассе, мы водили его к терапистке по развитию речи и навыков общения, взяли на работу нянечку, которая имела опыт работы с проблемными детками. Был очень неприятный момент, когда мы хотели пригласить на работу «русскоязычную» терапистку по развитию, но увидев Алона и попробовав работать с ним, она отказалась. Причину, которая она назвала нам, была полная бесперспективность работы с нашим сыном. Она сказала, что не может брать у нас деньги за работу, которая не может дать никакого результата. Сказать, что это ее заявление повергло нас в состояние шока – это ничего не сказать. Забегая вперед, скажу, мне передали потом ее изумление, когда посмотрев передачу 10 канала телевидения Израиля (эта передача шла в прайм тайм — после выпуска новостей вечером в четверг и потом повторялась), в которой рассказывалось и об Алоне, полностью вышедшем из аутичного спектра, она не могла поверить своим глазам. Более того, она заявила, что теперь она верит в эффективность биомедицинской методики. Вот такая вот ирония с этими «провидцами».

Но вернемся к витаминам. Где то в середине июня, я наткнулся на сайт, в котором давался расчет дозы жира печени трески в зависимости от веса. До этого момента мы давали по пол чайной ложечки 2 раза в день. Помудрив с формулой, я получил, что мы должны давать Алону по столовой ложке 2 раза в день. Утром я рассказал об этом жене. Она очень скептически отнеслась к моей математике, особенно учитывая то, что находившийся внутри жира печени трески, витамин А мог нести сильнейшую нагрузку на печень и, попросту, быть токсичным. Я настоял на своем. Мы стали давать жир печени трески по новой схеме. Но регресс продолжал нарастать. Алон забивался в какой-нибудь угол, садился на пол, клал предметы, игрушки или даже свои сандалии на лоб, выворачивал голову, и смотрел на предмет, как то под углом и снизу. Наблюдать это было крайне тяжело. Мы чувствовали, что сын все дальше уходит от нас. Он все также молчал, не понимал,что ему говорят, не показывал пальцем ну и все виды визуальных стимуляций – полный набор, уважающего себя, аутенка. Алона ничего не интересовало, ни животные,ни цветы, ни игрушки. Хотя негромкие звуки, издаваемые разными музыкальными инструментами, явно привлекали его. А вот громкие звуки, как например шум пылесоса, пролетающий низко самолет, сигналящий автомобиль вызывали у него панику и страх. Где то в конце июня у нас была беседа с тераписткой по развитию, которая работала с Алоном частным образом. На наш вопрос о том заговорит ли Алон в будущем, она сказала, что ситуация очень серьезная, и она ничего нам обещать не может.

В середине июля нас с Алоном пригласили на собеседование – просмотр в сад, в который он пойдёт в сентябре. На этой встрече присутствовала профессор психиатрии Иффат Борнштейн, которая была на просмотре Алона при постановке диагноза. Как ни странно, она заметила прогресс у Алона. Он согласился сесть в большую тарелку из пластика, в которой его крутили, он явно обратил внимание на ярко красный окрас ногтей профессора Борнштейн. Это было для нас настолько неожиданно и очень обнадеживающе. Мы рассказали о всех видах лечения, которое получает Алон. Когда я заговорил о жире печени трески и мультивитамине, профессор Борнштейн начала очень сильно нас агитировать, что подобное лечение в кавычках ни к чему не приведет и это пустая трата времени и денег, а прогресс Алона вызван только поведенческими терапиями. Эта её оценка вызвала у меня удивление и неприятие, особенно тот нервный тон, которым уважаемая профессор отговаривала меня от дачи витаминов и добавок. Мы тогда еще не догадывались, что это подход психиатров в Израиле, да и в мире относительно биомеда. Это уже потом, организовав клинику, мы столкнемся с подобными оценками главного специалиста по детскому аутизму в израильской психиатрии профессора Роберта Зимина. Его диагнозы безоговорочно принимаются социальными службами Израиля. Только услышав от родителей, что они держат ребенка на диете и дают добавки, он тут же говорил, что у ребенка аутизм наследственный и незачем тратить силы, даже, несмотря на прогресс, но зато если родители по нашей же рекомендации не говорили ему о биомеде, он давал радужный прогноз на развитие. Вот такой вот театр абсурда.

Понятно, что в свете прогресса Алона, кстати сказать, для нас, крайне, не заметного, мы не придали протестам доктора Борнштейн никакого значения. Более того, мы расширили достаточно куцый протокол. Мы решили поменять мульти витаминный комплекс, который применяли, на киркмановскую же Супер НуТеру. Причем нам его также рекомендовала и терапистка, работающая с Алоном. Это, кстати сказать, редчайший случай в Израиле, когда специалисты конвенциональных направлений в лечении аутизма, советовали, что то из DAN!-овского арсенала. Так же мы решили добавить коллострум, цинк и коэнзимы СQ10 и кальций с магнием. Ну и моя жена дала согласие на ввод диеты, пока только без глютена и казеина. Соя осталась в рационе.

4.Мы втягиваемся в протокол.

К сказанному выше о вводе протокола, надо добавить и то, что мы перевели дом на экологическую бытовую химию. Бельгийская фирма «Эковер» выпускает прекрасную линейку продукции, полностью заменяющую всю обычную бытовую химию. Разумеется, она дороже обыкновенной домашней химии процентов на тридцать-сорок. Так же мы стали использовать экологические шампуни, мыла, зубную пасту. Начали готовить пищу на минеральной воде – благо я заключил выгодное соглашение с компанией – поставщиком минеральной воды.

Ввод диеты оказался сложным делом. Рацион Алона до диеты в основном состоял из сладких йогуртов, шницелей в мучной оболочке и печений. Мы постепенно стали выводить эти продукты. Алон, в ответ на наши поползновения, попросту, перестал есть. Завидев любимые им йогурты у его сестры, начинал страшную истерику. Мы, к сожалению, не могли посадить на диету и нашу старшую дочь. Но, где-то через месяц истерики Алона сошли на нет. Жена осваивала безглютеновую выпечку, мы готовили ореховое молоко из чистой миндальной выжимки, покупали рисовое и кокосовое молоко. В магазинах органической пищи нашли корнфлексы нескольких видов — очень, кстати, вкусные, а также, готовые кексы, батончики и многое другое. Пройдет еще полгода, и мы научимся делать без казеиновые йогурты, и даже творог из различных видов без казеинового молока. Зато с натуропатией возникают проблемы. Алона часто рвет во время «заливки» в него добавок. Мы даем ему отдохнуть, и начинаем все снова. Я пытаюсь убедить жену вывести сою из рациона. Она не соглашается.Я ее прекрасно понимаю – Алон ест соевые йогурты, если их забрать, он запросто может начать голодную забастовку. В Израиле обнаруживается, ДАН! врач. Он живет в Иерусалиме, в часе езды от Тель-Авива, где живем мы. Зовут его Давид Виленский — он выходец из США. Я заказал у него очередь. Через два дня мы были у него. Визит радужных ожиданий не оправдал. Он полностью согласился с моим протоколом, как я бы даже сказал, безучастно согласился. Тестами израильских лабораторий он не заинтересовался совсем. Он нам дал тестовые наборы кала, крови и волос американской лаборатории Женова. Как оказалось эти тесты можно сделать гораздо дешевле в другой американской лаборатории DDI. В общем, мы вышли от него несколько разочарованными. Хотя польза от этого визита все же была – доктор Виленский рекомендовал убрать сою. На мою супругу это подействовало, и мы с середины августа вывели сою из рациона Алона.

Подходило к концу лето. Вначале последней недели августа нас пригласили на первое родительское собрание в сад, в который Алон пойдет с первого сентября. Разумеется, мы очень волновались по этому поводу. Как Алон воспримет новую среду? Как он останется один, без родителей, на столь долгое время – сад этот работал целый день – с восьми утра до 4 часов после обеда. Каков коллектив работников? Что за дети будут его окружать? Не дай Бог, там будут агрессивные дети. А вдруг наш сын проявит агрессию? Что будет с только начатой диетой? Что будет с подвозкой – ведь сад находился на другом конце Тель-Авива. Как Алон себя будет вести в дороге, один, а ведь если пробки, дорога могла занять час в один конец. Все эти вопросы не давали нам покоя. На собрании выяснилось,что в саду будут восемь детей – семь мальчиков и одна девочка. Коллектив сада состоял из двух воспитательниц, семи нянечек, двух тераписток по развитию речи и общения и одной по развитию моторики, двух работниц по связям с родителями и координации и руководителя сада. Такое количество персонала впечатляло. Хотя с другой стороны, с приходом в сад мы теряли занятия в нашей больничной кассе, так что нам должны были все восполнить. Родители детей оказались приятными людьми, большинство родителей были из сферы высоких технологий. У некоторых было по двое детей в аутичном спектре. Все очень волновались и побаивались тому переходу в новый коллектив, который должны были совершить наши дети. Коллектив сада выглядел неплохо, из слов директора сада мы поняли, что будет небольшой период вначале, когда дети будут с родителями, и постепенно это время будет снижаться, пока дети не останутся одни. Наступило первое сентября. Я повез Алона сам. По сравнению с другими детьми, Алон выглядел хуже. Его забрасывание головы назад, полное отключение сильно бросалось в глаза. К нему прикрепили двух нянечек. Побыв там часа два, мы уехали в расстроенных чувствах. Но постепенно с садом все более или менее наладилось. Алон ездил в сад в развозке. Мы очень переживали за ремень безопасности, которым его закрепляли. Причиной тому был ужасный случай, когда ребенок аутист задохнулся из-за ремня, слишком сильно затянутого невнимательной сопровождающей. Однако, привыкание Алона к саду шло хорошо. И наши волнения улеглись. Даже по диете вначале не было никаких возражений. Правда, через две недели нас вызвали на встречу с ведущей дело Алона. Она высказала стандартный набор претензий по диете и сказала,что если мы не снимем диету, то у нас будет беседа с директором и с профессором Борнштейн, которая осуществляет надзор за садами этого товарищества. Я ответил жестко, что не собираюсь ничего менять в системе питания ребенка, так как считаю диету действенным средством в лечении детей в аутичном спектре и если понадобиться предоставлю материалы, подтверждающие мои слова. Скорее всего, я прозвучал убедительно и от нас на некоторое время отстали.

Подходил к концу сентябрь. Этот месяц принес не только волнения связанные с садом. Мы увидели определенный прогресс в состоянии Алона. Значительно уменьшились визуальные стимуляции. Он стал меньше бегать возле заборов, меньше смотреть на лампы, глазной контакт стал чуть лучше, хотя оставался очень коротким, стал чуть больше обращать внимание на игрушки и перестал безразлично забрасывать их за спину, стал намного меньше класть предметы на лоб осматривая их, со страшным отворотом головы. Но самое главное произошло в одну из вылазок-экскурсий, в которые мы всегда устраиваем по субботам. В этот раз мы ездили по окрестностям Иерусалима, хорошо помотав наш джип по бездорожью, мы приехали к детскому парку, расположенному в кибуце Цуба. Это такой микро Дисней, с аттракционами и маленьким зоопарком. Алон, как всегда безучастно не обращал никакого внимания ни на кроликов, ни осликов, ни гусей, ни на прочую живность, да и железная дорога с маленьким поездом, тоже не произвела, как обычно, никакого впечатления. Зато нам удалось затащить его в надувные аттракционы, которые представляли собой или дом, или корабль, или крупное животное, внутри которых, можно было прыгать,кувыркаться, в общем всячески сходить с ума. Мы все прыгали, пытаясь втянуть Алона в игру. Рядом с нами «бесились» четверо детишек, несколько постарше Алона. Они прыгали, валили друг лруга и во всё горло орали, что то типа «Спасите, караул». И вдруг наш сын тоже прыгнул и сказал » Спасите», на иврите это звучит как «Ацилю». И он еще раз прыгнул и еще раз повторил, слово спасите. И тут дети,которые были около нас, сорвались и побежали, а мы бросились обнимать Алона – это было первое, что сорвалось с его губ, после того, когда он «забыл» свои первые слова – «мама», «папа» и «дай». Боже, какая волна счастья накатила на нас, ведь это были не просто слова, кроме слов была удачная попытка копирования и интерес к другим детям. Давно мы не испытывали такой радости. В нас зародилась надежда, а вдруг наш сын вернется в нормальное детство… Ну а если не детство, то хотя бы юность…

Я рассказал об этом случае на еженедельной встрече с координатором Алона в саду. Она попыталась нас убедить, что это заслуга сада и тех поведенческих терапий, которые Алон получал в больничной кассе. Но я то видел эти занятия и прекрасно понимал, что те изменения к лучшему, хотя и крошечные, произошли от применения биомедицинских методик. Я высказал ей свое видение ситуации. Её реакцией было неприятие и раздражение. Я, конечно же, попытался замять то напряжение, которое возникло между нами, все-таки Алону надо было оставаться в этом саду, и бить посуду не было никакого смысла. Получив этот первый опыт неприятия результатов биомед. лечения, я в дальнейшем уже и не пытался доказывать «конвенциональным» поведенческим тераписткам, что именно методики DAN! дают те скачки в прогрессе моего сына, хотя они и сами разводили руками не понимая, как за те короткие сроки Алон вдруг начинал делать и говорить так, на что по их расчетам должно уходить годы занятий. Я понял, что в методиках DAN!, они видят угрозу своему куску хлеба.

Те небольшие положительные подвижки в состоянии Алона, предавали нам сил и уверенности, что наши усилия не напрасны. Вот таким был Алон в начале октября 2005.Практически не говорил, часто срывался и уходил, но его уже можо было вернуть.Он даже среагировал на то,что дочка забрала у него ракетку.

А такой оптимистический настрой крайне необходим для ведения протокола. Дважды в день влить в ребенка добавки, соблюдая все необходимые временные промежутки. Особенно тяжело приходилось утром. В семь тридцать утра приезжала развозка. До этого времени ребенка надо было разбудить, накормить и дать все добавки. Последнее было ой как не просто. Алон не соглашался принимать добавки, его надо было держать, его иногда рвало, чуть переждав, мы вливали необходимые дозы снова. Каждое утро, Алону необходимо было подготовить и дать с собой его обед, который ему разогревали в саду. По его приезду в 5 вечера все начиналось снова. Добавки с необходимыми временными промежутками. Опять Алон ломается на очередной ложке с препаратами и срыгивает все, что принял ранее. И такая круговерть практически семь дней в неделю. Почему практически – все очень просто, Алон не ездил в сад только по субботам, и поэтому в субботу можно было чуть больше поспать. Семья аутёнка, ведущая протокол, должна иметь сильнейшую мотивацию и уверенность в правильности того, что они делают, иначе очень легко все бросить и сломаться. В особенности в ситуации, которая существует в Израиле, где против протокола практически единым фронтом выступают психиатры, тераписты по развитию и даже родители аутят, переквалифицировавшиеся в терапистов АВА. Здесь надо отметить, что «русские» семьи более устойчивы к этому давлению, чем коренные израильтяне. Есть у нас особое недоверие к официозу еще со времен Союза.

Вот и с диетой в саду нас оставили в покое лишь на некоторое время. Вдруг начались звонки от воспитательницы, что, мол, Алон не хочет, есть то, что мы ему дали с собой, а хочет, есть то, что едят все дети, и поэтому сидит грустный и плачет. Встретив нашу жесткую реакцию и поняв, что подобными звонками нас не пробрать, нас вызвали на встречу с директрисой. На встрече повторился стандартный набор штампов о диете и якобы ее вреде. Я был предельно жесток в реакции – мой ребенок и я сам решаю, как и чем его кормить. Если нужны врачебные документы, я их представлю. Госпожа директор нам заявила, что с нами будет говорить профессор Борнштейн, и этот разговор может повлиять так, что нам придется искать новый сад для Алона. Да уж, ситуация становилась не приятной, и я начал подыскивать врача и диетолога, которые могли бы помочь с документами. Поддержка пришла с совершенно неожиданной для нас стороны. Осенью 2005 года в Израиль приехала с первым визитом (которые потом станут ежегодными) доктор Жаклин МакКендлесс. Кроме врачебной деятельности, как врача DAN!, она активно занимается пропагандой протокола в лечении аутизма, написала прекрасную книгу «Дети, у которых голодает мозг», ведет интернет форум, на котором я почерпнул массу информации. Так вот, одна из родительниц из нашего сада пошла на конференцию. Получив заряд знаний, она стала требовать встречи профессора Борнштейн и руководства сада с родителями. И эта встреча состоялась. На ней родители спрашивали, – почему у большинства детей в саду поносы или запоры, почему практически у всех сильно сокращенный набор продуктов и это, в основном молочные продукты и выпечка. Они задавали резонные вопросы, что может быть аутичное поведение детей связано с проблемами желудочно- кишечного тракта, иммунной системы… Выслушав родителей, профессор Борнштейн перешла в атаку. Исследований, мол, нет,все это теории на которые ловятся несчастные родители и вообще западная медицина такого подхода не одобряет. Тут слово взял я и рассказал,что происходит с Алоном и какие есть улучшения. Уважаемая профессор меня резко оборвала. Она напомнила о нашей встрече в июле, и что уже тогда она объяснила мне, что прогресс ребенка идет только от поведенческих терапий. Правда, остановившись на секунду, как будто вспомнив, что то, предложила мне применить психотропное лекарство, не пускающее в мозг опиатные пептиды, которые образуются в результате не расщепления сложных белков глютена и казеина. Правда для получения лекарства требуется специальное разрешение минздрава из Иерусалима, так как у лекарства есть масса побочных эффектов. Я вежливо поблагодарил профессора и отказался, сказав, что я предпочитаю диету данному препарату. Но тут на меня начали шикать родители, — откуда ты такой умный взялся. На этой ободряющей ноте встреча закончилась. Результатом ее стало то, что от меня полностью отстали с диетой. И как по мановению волшебной палочки прекратились звонки с жалобами на аппетит Алона, и в его рюкзачке по возвращению мы находили пустые емкости, которые наполняли утром.

Даже если российский инвалид детства живет в большом городе, где есть реабилитационные центры и прочие предназначенные для такого человека блага, ему всё-таки угрожает самая обычная бедность. Татьяну Норландер не пугает слово «инвалид», о состоянии своего сына Акима она говорит спокойно — за 26 лет его жизни она ко многому привыкла. Как нередко бывает у аутистов, Аким почти беспомощен в некоторых бытовых аспектах и вполне адекватен в других. Татьяна и Аким — два пенсионера, живущие в пригороде Санкт-Петербурга, в Красном Селе. Татьяна пишет стихи и прозу, Аким ездит в центр «Антон тут рядом»… Есть, чем заняться для души, но в материальном плане эта семья едва сводит концы с концами — их доходов едва хватает на еду и оплату коммунальных услуг. Близких родственников нет, а обветшавшую за долгие годы квартиру собираются отремонтировать волонтёры, только недавно узнавшие про то, в каких условиях живут Татьяна и Аким. История этой семьи — в чём-то типична для своего времени: Аким родился в конце 80-х, когда людьми с ментальными нарушениями официально занималась только психиатрия.

Татьяна Норландер: У меня были тяжёлые роды, врач даже говорил, что не гарантирует жизни ни мне, ни ребёнку. Но ребёнок всё-таки вырос большой, красивый. А с мужем у меня начались разногласия, ещё когда Аким был маленьким. Хотя сын любил его больше, чем меня – видимо, у меня характер более жёсткий… Мы с мужем расстались. Аким – инвалид 2-й группы, наблюдается у психиатра. У него судорожная готовность на грани эпилепсии, лёгкая степень слабоумия, аутизм.
Я поняла, что с ребёнком что-то не так, после того, как ему исполнился год. Он как-то не так стоял, что-то не так делал. Однажды он чем-то отравился, и нас с ним отвезли в больницу. А там были какие-то аспиранты, которые заодно сделали ему ещё и энцефалограмму – она оказалась настолько плохая, что там все просто схватились за головы. Ему прописали лекарство, сейчас я даже не помню, как оно называется. Но это лекарство я давала Акиму в течение года, и он стал ещё больше отставать в развитии. После того, как я своей властью перестала ему давать этот препарат, прошло недели две, и ребёнок пошёл по коридору и запел. И я поняла, что мы целый год потеряли. Лет в 8 Акиму поставили инвалидность. В те времена нам аутизм, конечно, не ставили. Про этот диагноз я прочитала сама в 90-е годы. Надо сказать, что врачи в нашем психдиспансере были неплохие, у меня жалоб нет. Но они только прописывали Акиму успокаивающие лекарства – в детстве он был невероятно буйный, рвал бумагу, бросался едой, бил стёкла. У него неплохой слух, когда-то я даже хотела отдать его в музыкальную школу. Мы пришли туда, там сидела преподавательница, которая проверяла у детей слух, чувство ритма и так далее. Аким устроил там дебош, а когда мы пришли домой, он мне простучал, просвистел и пропел всё, что его просили в музыкальной школе. Но больше мы уже в музыкальную школу возвращаться не пытались. А вот когда у него произошла первая гормональная перестройка, он как-то успокоился.
Перед школой один из врачей, осматривавших Акима, сказал мне: «Ребёнок болен и он не поправится. Вам надо найти хороший интернат, где его научат читать, писать, считать и как-то социализируют». И нам очень повезло в этом смысле: мы нашли интернат №16 в городе Пушкине, там был замечательный микроклимат – дети ходили со счастливыми лицами. Все эти годы я могла быть спокойной, случись что с ребёнком – сотрудники интерната либо сами заботились о нём, либо сразу же вызывали меня. А так я забирала Акима только на выходные. К тому же, они действительно научили его не только читать и считать, но и жить среди людей. После школы Аким закончил ПТУ, где была группа для инвалидов, по специальности «плетение художественных изделий из лозы». Там ему выдали диплом, он пришёл домой и сказал: «Мама, ты хотела диплом, вот тебе диплом». Теперь он ходит в центр «Антон тут рядом», там он учится гончарному делу, его хвалят. Кроме того, он учится готовить еду, и тут он тоже весьма способный, это я сама могу оценить потому, что когда-то меня саму готовить учили профессионалы.
На что вы с Акимом сейчас живёте?
Т. Н.: На две пенсии, то есть в общем это приблизительно 17000 рублей. Около 7000 рублей уходит на квартплату и проезд в транспорте. Денег, конечно, не хватает (усмехается – И. Л.).
Насколько Аким самостоятелен?
Т. Н.: Он ездит без меня в город, например, три раза в неделю в центр «Антон тут рядом». Вообще, он хорошо ориентируется. Уже с 9-го класса Аким сам ездил в школу-интернат. Гулять ходил с ребятами тоже. Но одного оставить дома его нельзя, так как он пироман. Раньше, когда я выходила на улицу его искать, то смотрела: где дым идёт – там и Аким. Один раз мы провели полтора часа у горящей кучи мусора – его было не утащить. Сейчас он понимает, что вообще-то это не всем нравится. Но когда где-то что-то дымится, я стараюсь своим примером показать ему, как действовать – сначала звоню в пожарную охрану. В магазин Аким может сам сходить. Года четыре назад я лежала в гипсе месяц – у меня была сломана нога. Так он ходил по магазинам, покупал всё, что нужно. Вообще он мне помогает по хозяйству – носит тяжёлые сумки с продуктами. А теперь у него в центре «Антон тут рядом» широкий круг общения.
Он не терялся, когда начал ездить по городу самостоятельно?
Т. Н.: Слава Богу, нет.
Как Акима воспринимают люди на улице?
Т. Н.: По-разному. Одна дама, мать двоих детей, которые дружили с Акимом когда-то, узнав, что он инвалид, сказала: «Меня тошнит от инвалидов». Некоторые смеются вслед, однажды я услышала, как за углом сказали: «А это вот тот дурачок». Сейчас я уже на такое не реагирую, мне смешно даже. А некоторые не верят, что он инвалид. Но и помогают нам люди. Мне постоянно дают в долг деньги соседи по подъезду – мы действительно в очень сложной ситуации. Но долги я всегда отдаю.
Чем Аким интересуется?
Т. Н.: Он любит рисовать, в центре «Антон тут рядом» они много занимаются арт-терапией. Смотрит разные фильмы – про животных, про птиц. Я ведь раньше была действительным членом Всесоюзного орнитологического общества, и сейчас ещё звоню председателю этого общества, если вижу интересную птичку – они ведь записывают сообщения, отслеживают перемещения птиц. Ещё мы с Акимом играем в замечательную игру «брехалки»: вместе сочиняем истории про встречных людей и животных – кто-то из нас начинает, кто-то продолжает. Вот, например, Аким то и дело рассказывал истории про кота своего предыдущего врача, хотя я даже не знаю, есть ли вообще у этого врача кот. Но мы эти истории не записываем. А «брехалки» потому, что это выдуманные истории. Мы просто смеёмся. У него уровень развития, думаю, приблизительно, как у 12-летнего. Еще мы занимаемся в «Детском кризисном центре» при церкви Рождества святого Иоанна Предтечи (Чесменской) — И. Л.). Там мы общаемся, ставим какие-то спектакли. Я написала пьесу по моему же рассказу «Чаепитие», мы сделали постановку, которая в клубе «Книги и кофе» прошла «на ура».

Квартира, где живут Татьяна и Аким, давно нуждается в серьёзном ремонте. Сейчас им оказывает помощь петербургский благотворительный фонд

От переводчика: на эту статью ссылались авторы замечательной книги об истории аутизма In a different key . Текст написала женщина, посвятившая много лет работе фасилитатором (т.е. человеком, который придерживает руку человека с тяжелой формой аутизма, и помогает ему «набирать» слова на клавиатуре или алфавитной доске), и которой пришлось горько разочароваться в методике и в самой себе, после того как FC (коммуникация с поддержкой) разрушила жизнь одной из самых близких ей подопечных и ее семьи. Тем не менее, разговор о возможностях FC остается открытым, и на этот счет есть и другие точки зрения и разные подходы к обучению, о которых я постараюсь что-нибудь перевести. Но суть вопроса остается все той же - та методика, в которой предлагается «просто верить в то что это работает» - не работает, даже если нам очень хочется чтобы это было не так.

Абстракт

Эта статья - ответ на недавние сообщения о сексуальном насилии со стороны родителей, получаемые посредством FC. Некоторые родители, родственники, учителя и исследователи продолжают использовать FC не смотря на все возрастающее число доказательств того, что

✔ Только мучаются

Я не понимаю, зачем рожать таких больных детей.

Да-да… В наше время калек почти не было. Только мучаются…

Две старушки читали на днях нашу храмовую стенгазету, где я рассказала о том, что у нас родилась дочка с синдромом Дауна, и обсуждали. А я проходила мимо и слышала.

Вы думаете, это были случайные «захожане»? Модные бабушки с каким-нибудь гидроперитом на голове и нарисованными синими бровями? Которые являются в храм только для того, чтобы освятить куличи, покритиковать попов на мерседесах и возмутиться, какие здесь все злые?

Нет! Это были бабульки - Божии одуванчики. В платочках. Которые, как свечечки, отстояли всю всенощную. Крестились, кланялись, подошли к помазанию и смачно поцеловали руку батюшке. И вот теперь с чувством выполненного христианского долга обсуждали, кому жить, а кому нет.

Я, конечно же, хотела «встрять», но понимала, что, если открою рот, уже не остановлюсь.

“Что, жена пила во время беременности?” — спрашивают отца ребенка-аутиста. Никите почти 9 лет. Он умеет кататься на роликах и коньках, гоняет на лыжах и ходит с папой в многокилометровые походы. А жена и мать не выдержала и однажды ушла. И теперь Сергей Жердев воспитывает сына один, ведет блог и инстаграм о своих занятиях, является руководителем группы вконтакте «Выход есть всегда» и волонтером Находкинской православной епархии.

Сергей Жердев с Никитой

Все средства, что я вкладывал в дело, в бизнес – я бы грохнул на ребенка

– Вы с самого рождения Никиту один воспитываете?

– Нет, года три. Но до этого уже были прецеденты, когда жена уходила на две-три недели.

– Это связано с диагнозом Никиты?

– Я думаю, она просто устала. Какой-то очевидной причины нет, просто утомило ее это все, или, может быть, потеряла веру. Она не пьет, я ничего плохого не могу сказать. Просто отдалилась полностью.

– А вы не уставали? У вас не было моментов, когда тоже хотелось уйти?

– Просто вариантов у меня нет. Предлагали, конечно, доброхоты, как и всем нашим родителям предлагают даже в реабилитационном центре: «Давайте, Сергей, сдайте ребенка в интернат, а вы свою личную жизнь устраивайте».

Но это не по мне. Не то, что я такой герой, или медаль мне нужно на шею вешать, что я – молодец, просто он же мой сын.

И вдобавок я его воспитывал с самого детства, он в садик не ходил, бабушек у нас нет.

И вот в определенный момент получилось так, что жена отдалилась. Она в этом же городе проживает. Но, честно говоря, даже в редкие встречи раз в два-три месяца не видно ни любви, ни тепла, ничего нет. Я ее не хаю. Как обычно, знаете, разводятся, потом говорят, что жены плохие. Да нет. Не то, что я ее простил, просто я живу сейчас ребенком, и это все для меня уже такое далекое.

– Когда вы узнали, что у Никиты аутизм?

– Никите очень поздно поставили диагноз. Мы жили на Филиппинах до этого, уехали туда жить, работать. А когда вернулись, сначала ставили задержку. Изменения были видны с трех лет. У аутистов обычно все быстро меняется. Где-то до двух лет они развиваются, как обычные дети. Никита рано начал говорить, первые слова очень рано стал произносить.

Путь к пониманию аутизма еще не завершен, он извилист и испещрен камнями преткновения, первый из которых — это вопрос, который изменил мою жизнь как отца в 2008 году: «Что же такое аутизм?» Моему сыну было три года, когда ему поставили диагноз, но аутизм яростно противится любому определению. Наберите в Google синдром Дауна или болезнь Паркинсона, и вы получите общепринятый и согласованный набор причин и критериев. Наберите в Google аутизм, и вы получите ящик Пандоры, минное поле, научные труды и словесную перепалку. Несмотря на преобладание таких фраз, как «эпидемия аутизма» и рекомендуемое «лечение», аутизм не болезнь — (заболевание, спровоцированное известным биологическим фактором). Это синдром — скопление симптомов, либо расстройство, связанное с ними. Эти симптомы охватывают огромную и запутанную территорию: нарушение коммуникативных и социальных навыков, спутанная сенсорная обработка, замедленное возрастное развитие, слабая моторика, избегание зрительного контакта, склонность к повторяющимся действиям, кружению и раскачиванию. Некоторые из них были заметны в моем сыне, а многие нет.

Еще больше нас запутали два самых известных фильма про аутизма в современной культуре: «Человек дождя», 1988 года и прекрасная повесть Марка Хэддона 2003 года «Загадочное ночное убийство собаки», в которых показан не обычный аутизм, а синдром Аспергера. Будет ли наш сын как ученый Дастина Хоффмана или как юный математик Хэддона? Не похоже на то. Но если не похож на них, то на кого? Ответа не было, и попытки заглянуть в будущее моего сына казались настолько же бесперспективно, насколько они были удручающими и невозможными.

Девочка без ноги и двое подростков с особенностями ментального здоровья отправились в горы. Эти дети преодолели такие вершины, о которых другие и помыслить не могут

Анжела гордится, что ей дали возможность дойти до Эльбруса. «В нашем детском доме есть огромная доска почета, на ней уже нет свободного места – столько разных дипломов и наград у наших детей, – рассказывает Михаил Маслов , директор Филимонковского детского дома. – Клеим новые дипломы на старые, как символ новых побед».

И Анжела с гордостью поместила свой диплом о восхождении на свой предыдущий – заметив, что эта вершина перекрывает все прежние достижения.

А еще она спросила, кому она должна передать эстафету. “А можно никому? Можно я снова пойду – и дойду до вершины?”»

«Преодоление – это, конечно, самое главное. Потому что у ребят есть много внутри страхов, неуверенности в себе. У нас не было цели дойти до вершины Эльбруса. Цель была – покорить свои страхи. У каждого своя высота», – говорит учредитель благотворительного фонда «Жизнь в движении» Наталья Шагинян-Нидым.